– Боль… но, – вскрикнул Прохор. – Кабздец. Зарежь ме… ня…

Парень попытался дернуть за уходящую в стену куртку, но ощутил под пальцами не складки ткани, а теплый шершавый камень.

– Мне… Кузнечик перед… смертью… нарисовал, как… убежать как… А я не пролез, большой. Устал туда рваться… Сел отдохнуть… Сука, больно! Жрет он… меня. Ход… Мал.

Антон видел, что даже за то недолгое время, как он пробыл в этой яме, дядькино тело заметно ушло в камень. Прохор хрипел, говорить раздельно уже не мог. Махнул только рукой на валявшийся на земле нож.

– Лучше… так. Убей! – выкрикнул он. Хрипло, жутко. Такими голосами в войну на последнюю атаку бойцов поднимают, когда терять уже нечего.

Антон поднял нож и неуверенно посмотрел на дядьку. Того били судороги, из уголка рта потекла струйка крови. Руками он хватался за грудь, словно пытаясь порвать на себе куртку, свитер, добраться до тела и взломать себе грудную клетку.

– Бей! – сказал он. Кровь сочилась уже не только изо рта, но и стекала по носу из–под прикрытых от мучений век. По щетине на давно небритой шее. Капала на замызганную старую куртку тяжелыми медленными мазками.

И Антон ударил. Нет было сил смотреть на это, не было. Нож легко вошел в горло, воткнулся там, дальше, в камень. Насквозь, значит. Кровь брызнула, но несильно, видимо, уже порядком выпита камнем.

– Лезь… – выдохнув веер кровавых брызг, приказал Прохор и умер. Голова свесилась на грудь.

Антон отбросил окровавленный нож, он не мог его больше держать в руке. Хотелось плакать. Хотелось свернуться возле стены самому: пусть жрет, черт с ней. Хотелось умереть, но тогда и дядькина смерть была напрасной, а так нельзя.

Он повернулся и решительно полез в щель, навстречу серому непонятному свету. Бог знает, куда его выведет эта дорога, но он сделает все, что сможет.

Он падал куда–то, но понимал, что это фокусы его собственного рассудка – на самом деле он идет по каменному полу коридора, извилистого как наша жизнь, а в спину ему смотрят молчаливые охотники, иногда поворачивая головы в шлемах. Почему-то стало ясно, что под этими черными стеклами, которые они никогда не поднимают, острые клювы огромных воронов и внимательные, но равнодушные птичьи глаза.

Глаза хищников, раскидавших по мирам свои охотничьи угодья.

Он видел как наяву умирающего кузнечика – дичь, истекающего зеленой кровью, неловко держащего в лапе дядькин карандаш и поглядывая в глаза, словно ища там нужные буквы и образу. Самого Прохора перед ним с листком бумаги – как только он его понял, как догадался? Видел мир охотников, злых, но могущественных. Видел кузнечиков… Кто они? Да Бог знает. И только Он знает, куда на самом деле выйдет Антон, пройдя до конца.