Хэйми склонился над дырой нужника в углу, спустив свои рваные штаны. Он держался за живот.
— Заглохни, а? — отозвался Йо со своего конца коридора. — Некоторые тут пытаются поспать.
— Сам заглохни, — тихо ответил я. Я подошёл к Хэйми. — Тебе плохо?
— Неа, неа, не очень. — Его вспотевшее лицо говорило об обратном. Внезапно раздался резкий пердёж и бульканье. — Ах, Боже, так-то лучше. Так лучше.
Поднялась ужасная вонь, но я схватил Хэйми за руку, чтобы он не упал, пока натягивал то, что осталось от его портков.
— О, Боже, там кто-то помер? — спросил Фремми.
— Кажется у Хэйми наконец-то отвалилась задница, — добавил Стукс.
— Тихо, — сказал я. — Вы оба. В хвори нет ничего смешного.
Они мигом заткнулись. Стукс начал прикладывать ладонь к своему лбу.
— Неа, неа, — сказал я (когда тебя сажают в тюрьму, ты мигом подхватываешь местный язык). — Не делай этого. Никогда впредь.
Я помог Хэйми вернуться на его тюфяк. Его лицо было измождённым и бледным. Мысль о том, что он будет биться с кем-то на так называемом «Честном», даже с Домми с его слабыми лёгкими, была нелепой.
Нет, неправильное слово. Страшной. Всё равно, что заставить попугая сразиться с ротвейлером.
— Еда не любит меня. Я тебе говорил. Раньше я был сильным, работал по двенадцать часов на лесопилке Бруки, иногда по четырнадцать, и никогда не просил лишнего отдыха. Потом… я не знаю, что случилось. Грибы? Неа, наерна нет. Скорее проглотил вредного жука. И теперь еда не любит меня. Сначала не было так плохо. Теперь — да. Знаешь, на что я надеюсь?
Я покачал головой.
— Надеюсь, что доживу до «Честного». Тогда я смогу умереть снаружи, а не потому, что у меня лопнет живот, пока я пытаюсь посрать в этой гнилой поганой камере!
— Тебе стало плохо здесь?
Думаю, так и было. Ядовитые грибы убивают быстро, или, в конце концов, ему стало бы лучше. Но Глубокую Малин нельзя было назвать стерильным местом. Но Хэйми помотал головой.
— Думаю, по дороге из Цитадели. После появления серости. Иногда мне кажется, уж лучше бы это была серость.
— Как давно это было?
Он покачал головой.