Это были последние слова, которые мы от них услышали. И все мы прекрасно знали, что мы больше никогда не увидимся, и мы рыдали, как дети, и нам стало так холодно. Смертельно холодно.

— Никто не жалеет о своем выборе? Пока еще не поздно к ним присоединиться, — обеспокоенно спросил Пьетро.

Но все отвернулись, пряча заплаканные лица.

— Ладно, — вернул нас к реальности Эрг. — Нужен кто-то, кто будет прокладывать путь? У меня плечо в мясо, а Голгот еле на локтях приподняться может. Кто готов?

— Он самый! — ответил Караколь, хватая скрученную кольцами веревку, карабины, распоры, которые под шумок подавал ему Эрг. — Вперед за обезьянкой!

π «Пока погода хорошая, то условия на Норске вполне терпимые, — говорил мне отец. — Но как только увидите, что небо затягивает, даже не думайте идти дальше. Копай-

191

те иглу и ждите, пока буря пройдет». Первые восемнадцать дней погода была на нашей стороне. Арваль видел в этом предзнаменование. И не он один. Нам повезло, что мы вышли на Норску в конце лета. В укрытом от ветра месте, в полдень было почти жарко. Отсвечивающее от снега солнце окрасило наши лица в красно-коричневый цвет. К тому же нам было довольно легко ориентироваться: карты были полные и точные. Видимость с вершин хребтов и перешейков отменная. После Антоновского пика, с которого полетел Голгот, технические трудности прекратились. На какое-то время. Мы шли по широкой долине на высоте двух тысяч метров, по словам Тальвега. Стада яков и мускусных быков побаловали нас вкуснейшим свежим мясом. Ястребы вылавливали зайцев-беляков. Соколы Дарбона лакомились сурками с красной шкуркой, которые встречались на незаснеженных участках. То был короткий промежуток счастья.

К Голготу быстро возвращались силы, и вскоре он был почти в былой форме. У него еще время от времени случались головокружения, и он валился на колени. Но быстро поднимался и отказывался от всякой помощи. Гематомы почти сошли. Ему трудно было поднять левый ледоруб, впрочем, как и Эргу: давало знать о себе плечо. Но ни тот, ни другой не обладали талантом жаловаться.

То, что и с Голготом такое могло приключиться, сблизило нас с ним. Его падение заполнило пропасть высокомерия, которая часто отделяла его от остальных. Не потому что он изменился. Внутри он по-прежнему чувствовал себя неуязвимым. И мы с недоумением и восторгом наблюдали за этой инстинктивной уверенностью после подобного падения. Просто первые два дня мы вынуждены были его нести, мы вытащили его с этой стенки, спасли. На эти два дня он превратился в обычного человека, в тело из плоти,