190

подверженной ранам. Как мы. Нас теперь было всего четырнадцать, и вся Орда сплотилась вокруг него. И все же напряжение между нами неминуемо возрастало в этих нечеловеческих условиях. Все мы реагировали на холод по-разному. Разброс акклиматизации к высоте особенно проявлялся на крутых склонах. На высокогорье Тальвег лучше других мог проложить траекторию. Голгот даже здесь сохранял свою манию к прямой трассе, в то время как топография требовала идти в обход. Передавая свои обязанности Трассера, он переходил к своей первой, примитивной и самой лучшей роли: он становился Тягачом. Силу его веры в Верхний Предел невозможно было описать. Она ошеломляла. Кто кроме него способен был нести в себе эту непоколебимую уверенность, что мы дойдем до конца? Когда мы подходили к вершине перевала, глаза у него светились так, словно мы проходили через ворота с надписью «Верхний Предел — Добро пожаловать!». Это вечно толкающее вперед остервенение никогда не покидало Голгота, и его одержимость распространялась на нас. Она тем сильнее укреплялась, чем больше отражалась в нас. После периода жгучих сомнений я снова и сам начинал в это верить. Мой оптимизм возвращался. А вот карты указывали на серьезное препятствие на пути. Перевал на высоте пять тысяч семьсот, до которого можно было добраться только одним путем: через кулуар Гардабера — склон под 60°. На верхнем хребте небо быстро затягивало. И мы скорее угадывали кулуар, чем видели его на самом деле: оледеневшая S, отделенная по обеим сторонам отрогами. Вертикальная горка длиной в две тысячи триста метров, которую нужно было пройти за раз. Ну фактически. Здесь выложиться нужно будет по полной. И мы начали подъем в самый неподходящий момент: в разгар бури.

189

) Сдерживаясь на одном гвозде, Эрг изо всех сил пробивал ледяной панцирь горы. Острие ледоруба со скрежетом вошло на сантиметр, от проделанного отверстия разлетелась окалина, и ее тут же разметал шквал ветра. Я вонзился в зарубину, спазматически хватаясь за жизнь, как насекомое в стакане, и впервые в жизни стал молиться. Секунд через пять сводившая ногу судорога отпустила, мне удалось слегка повернуться спиной к склону и вдохнуть. За мной необъяснимым образом поднимались остальные. Это больше были не люди, не ордийцы, а просто холмики снега, ни одного различимого силуэта. Кривец нарастающими порывами дошел до пика и его рев напоминал скрежет металла по стеклу, затем краткий спад — и порывы снова покатились водопадом по поверхности склона. По щекам резанула картечь ледяной крупы, слезы выступили на глазах, мой подшлемник разорвало… А может он и так уже был разорван, я больше ничего не понимал.