- Давай… постарайся… не… ться…

Его буквально выпихнули наружу. И он покатился, больно ударившись всем телом. Хрипя. Задыхаясь, потому что воздух выбило из легких. И кажется, ребра треснули.

Кажется, не только ребра.

А ночь, притихшая было, взорвалась. И грохот ударил по ушам, заставив очнуться, отряхнуть ледяную воду. Встать на руки, чтобы разглядеть получше огненный цветок.

Цветок, который поднимался по-над остовом машины.

- Вот… ублюдок, - произнесла ночь голосом Зимы. – Сомов нам этого точно не простит.

- Ты… жива?

Тьма.

Она и вправду была частью Тьмы. Той, предвечной, в которой таятся чудовища.

- Лежи, - вместо ответа Бекшеева вдавили в мокрую землю.

В серой мути зарождающихся сумерек глаза Зимы казались слишком уж яркими. И она, словно чувствуя это, жмурилась.

Лежать было мокро.

Холодно.

Тихий свист.

И еще одна тень мелькнула где-то слева, чтобы упасть рядом. В нос ударил запах мокрой шерсти, дыма и крови.

- Ранили? – Бекшеев повернул голову, силясь разглядеть хоть что-то.

Что за место.

Рассветы поздние, до заката тоже далеко, а все будто в сизой мгле. И дождь этот ко всему.

Ему не ответили. Но рука, вжимавшая Бекшеева в грязь, убралась.

Как-то… иначе он представлял себе расследование. Более чистым, что ли. Но воздух да, свежий, свежее некуда. И костер… в детстве он мечтал, что однажды ночью будет сидеть у костра. Машина Сомова дымила в десятке шагов, и костер из нее вышел знатный.