И шелест камней под ногами почти стирает его.

Путь лежит в другую сторону.

Мимо вагонетки, что легла на бок, почти перегородив узкий проход. Мимо беловатых подпорок, что перекрещивались наверху, удерживая свод. И казались на диво ненадежными.

- Если правильно… повернуть… и чутье хорошее. На опасность. И многое иное, мелкое, не особо… из всех решений я выберу наиболее удачное. Из трех стаканов найду тот, под которым шарик. Если он там будет… и в карты везло. Я, дурак, еще гордился…

- Не только ты.

- Да… а знаешь, я ведь даже не по военному ведомству… чтобы там глобальная разведка. Секретные планы. Или не совсем секретные. Данные о численности войск. Вооружении… нет, лаборатории. Исследования. Ты знаешь, что эти исследования… все, что там творилось, оно не закрыто? То есть, лагерей нет. Но исследования продолжаются.

- Нет.

- А я знаю. Понял, когда вот эту штуку отец передал, - он дернул за шнурок, на котором висел артефакт. – Я ведь читал первые отчеты… восстановление глазных нервов. Типы повреждений. Перспективы… рассказать, как они изучали типы повреждений?

- Не стоит.

- Самое поганое, что у меня не хватает духу отказаться. Я… боюсь темноты.

Он остановился.

Очередной проход, боковой. Третий? Четвертый? Главное, что мимо подобных уже проходили. Но Сапожник поворачивается.

- В темноте столько чудовищ… - это Бекшеев скорее различает по движению губ, чем слышит.

А потом сине-зеленый мир перед глазами мигает.

Моргает.

И проваливается в темноту.

На мгновенье. Он восстанавливается, пусть ненадолго, но этого хватает, чтобы добраться до Сапожника. Тот, посеревший, стоит у стены и дышит.

- Прямо… надо прямо…

Надо.

И пальцы Бекшеева сжимают руку.