– Я сказала ей, что она чудовище… – прошептала Лиза. – Чудовище… Это последнее, что я сказала маме.
Она хотела засмеяться, как всегда, когда чувствовала душевную боль, – но вместо лисьего смеха получился беспомощный человеческий плач. И вместе с плачем излился душивший ее вопрос, который она задавать не желала:
– Кронин… ушел?
– Убедился, что ты жива, и ушел за своей женой, – сказал Ояма бесстрастно.
Он стоял на коленях рядом с телом лисы, склонив голову и сжимая в руках катану с багровым клинком.
– Твоя мать просила похоронить ее по древнему обряду Дориби Догонь. Я прошу о том же.
– Ты любил ее? – спросила Лиза.
– Люблю, – Ояма склонил голову еще ниже.
– А я люблю человека, который ушел за своей женой.
– Если любишь, лучше догнать, – Ояма резко развернул меч клинком в свою сторону.
Он вспорол себе живот крест-накрест, строго следуя предписаниям: совершая сеппуку, самурай сначала делает поперечный разрез от левого бока до правого, а потом вертикальный – от солнечного сплетения до пупка.
Глава 9
Глава 9
Есть логика вещей, их порядок, и согласно порядку – один вооруженный человек не может противостоять десятку вооруженных людей. Тем более вертухаев. Тем более вертухаев японских. Но есть еще логика хаоса, согласно которой один человек может оказаться незаметным, как движение воздуха, внезапным, как смерть, многоликим, как перевертыш, бесшумным, как тень.
Есть логика хаоса, но в этот раз я выбираю порядок. И я даю обезоружить себя, и связать, и бросить в вонючую клетку – одну из многих. И я оказываюсь среди тех, кто бьется головой о железные прутья, или сидит, обняв руками колени и раскачивась из стороны в сторону, или меряет клетку шагами, целеустремленно и без всякого смысла, как пленный зверь. Я так хотел в эту клетку – чтобы среди подопытных пленных увидеть Елену.
Но Елены здесь нет.
Я опускаюсь на каменный, измазанный мочой и кровью, холодный пол и обнимаю руками колени. И я сижу неподвижно, пока не открывается с лязгом железная дверь, отделяющая наш зверинец от лаборатории. Пока в эту дверь не заходят барон фон Юнгер, и его слуга Лама, и два безликих японских офицера, и белокурая женщина в красном платье и кожаном черном плаще. Моя женщина. Моя Лена.
И я смотрю на нее, а она говорит мне с улыбкой:
– Здравствуй, Максим.