– Ты сумасшедшая! Что ты несешь?! Где Лиза?

– Ты скоро ее увидишь. А она… красивая. И цвет ее интересный. Чистый, как у младенца. Как будто она родилась сегодня. Это очень необычно. Ты всегда имел тягу к необычным женщинам, Макс. Эта, если я правильно понимаю, в недавнем прошлом – оборотень?

Кронин, разом вдруг успокоившись, пристально взглянул Элене в глаза:

– Это ты оборотень.

Глава 11

Глава 11

Отец Арсений, в массивных наушниках, стоял на коленях перед распятием в пустой церкви, и деревянный Иисус с укором смотрел растрескавшимися, нарисованными глазами на металлический провод антенны, тянувшийся от перекладины креста к рации, на самого Арсения, выстукивавшего ключом стремительную морзянку, и на ружье, лежавшее на полу рядом с батюшкой.

Арсений предпочитал это время – с четырех утра до пяти. Час между собакой и волком. Час, когда хочется выть от тоски. Час, когда волка не отличить от собаки в предрассветной маньчжурской мгле. Час, когда точно никто не придет, ни волки, ни собаки, ни люди: одни уже спят, другие еще не проснулись…

И все же – в этот раз кто-то зашел к нему в церковь в час волка. Из-за наушников батюшка услышал шаги слишком поздно, когда вошедший уже стоял у него за спиной. Арсений сорвал с себя наушники, схватил ружье, прямо на коленях развернулся, вскинул ствол…

Над ним нависал, неловко растопырив большие руки в жесте скорее изумления, чем капитуляции и испуга, рядовой Овчаренко.

– Товарищ… батюшка… вы, что ли, выходит… шпион?

Отец Арсений опустил ружье и поднялся. Набрал в грудь воздуху, готовясь к длинной и туманной тираде, готовясь соврать, наплести что-то несусветное этому дураку, – но посмотрел в его недоуменно распахнутые глаза, и вдруг выдохнул, и неожиданно для себя произнес:

– Аз грешен.

– Ну вы хоть… за наших? – рядовой так и стоял, задрав руки.

– За наших. Честно. Вот те крест, Пашка.

Овчаренко опустил руки.

– Ну я… пойду тогда… значит?

– А пришел-то зачем?

– Я… грех хотел отмолить.

– Больше не хочешь?