На гипсовых холмах к северу горели пожары, чей дым висел в воздухе и разил солью; потом без жалоб или даже упоминания пропали оловянные сережки. Затем отсутствие на всю ночь, на две. Дитя как мать женщины.[15] То были предзнаменования и знаки: снова Тони Уэр и ее мать в пути по бескрайней ночи. Маршруты на картах, что не складываются под пальцем в понятные формы или фигуры.

По ночам, если смотреть из трейлерного парка, холмы отливали грязным рыжим свечением, доносились взрывы живых деревьев от жара огня и рокот самолетов, бороздящих марево над ними и сбрасывающих толстые языки талька. Порой ночами с неба сыпал мелкий пепел, ложившийся сажей и загонявший все живое под крыши, так что все окна трейлеров по парку отливали подводным сиянием экранов, а когда многие выставляли звук одинаково, передачи доходили до девочки через пепел так отчетливо, словно еще никуда не делся их собственный телевизор. Он пропал без единого слова о нем перед предыдущим переездом. Знак прошлого.

Пацаны в парке носили мятые шляпы и галстуки-шнурки – кое-кто щеголял в бирюзовых, – и из них один помог опустошить отстойник трейлера, а потом принуждал ее к фелляции в качестве вознаграждения, когда она дала слово, что если из его штанов что-то появится, то в них уже не вернется. Еще ни один парень приблизительно ее роста не смог принудить ее к сексу со времен Хьюстона и тех двоих, которые подлили ей что-то в газировку, отчего они перевернулись на бок, и она уже не могла сопротивляться и лежала, глядя в небо, пока они делали свое отдаленное дело.

На закате север и запад были одного цвета. В ясные ночи она могла читать под янтарным свечением ночного неба, сидя на пластмассовом ящике, служившем им крыльцом. В сеточной двери не было сетки, но она все равно считалась сеточной дверью, о чем девочка не раз задумывалась. В саже на кухонной плите можно было рисовать пальцами. В пламенеющем оранжевом до темнеющих сумерек в вони креозота, горящего в зубчатых холмах с подветренной стороны.

Ее внутренний мир богатый и многогранный. В фантазиях о любви это она сражалась и превозмогала, спасая какой-нибудь предмет или персонажа, только они ни разу не проступили отчетливо и не приняли форму или имя.

После Хьюстона ее любимой куклой была лишь голова куклы, с вычурно уложенными волосами и дыркой с резьбой для шеи; девочке исполнилось восемь, когда тельце потерялось и теперь лежало в бурьяне, вечно на спине и в неведении, пока голова продолжала жизнь.

Социальные навыки матери отличались безразличием и не включали правдивость или последовательность. Дочь приучилась доверять делам и считывать знаки в мелочах, о чем не ведают обычные невинные дети. Затем наискосок срединной трещины в столешнице появился мятый дорожный атлас, раскрытый на родном штате матери, где поверх ее места происхождения лежали споры засохшей слизи, пронизанной красной нитью крови. Так открытым атлас лежал, неупомянутый, около недели; они ели вокруг него. Он собирал пепел, нанесенный ветром через прорванную сетку. Муравьи досаждали всем трейлерам в парке – зарились на что-то в пепле с пожара. Они особенно кишели в одной точке – высоком месте, где деревянная обшивка кухни некогда отошла и выгнулась наружу от жара и откуда спускались параллельные две сосудистые колонны черных муравьев. Ела из банок, стоя у анодированной раковины. Два фонарика и выдвижной ящик с огарками свечей, которых мать сторонилась, ибо ее лучиком света в мире были сигареты. По пачке боракса в каждом углу висящими по бокам проводами, местонахождение хозяина было неизвестно старейшинам парка, чьи шезлонги стояли нетронутыми пеплом в центральной тени сумаха. Одна из них, матушка Тиа, предсказывала будущее: сушеная и дрожащая, лицо – облупленный пекан, целиком объятое черным, два отдельных зуба – как выстоявшие кегли в «Шоу-Ми Лейнс», владелица собственных колоды и подноса, где белел копившийся пепел, называла ее chulla [16] и не брала денег, страшась Дурного Глаза, с каким девочка подсматривала за ней через телескоп скрученного журнала из дырки в сетке. В тени сумаха пыхтели две ребристых и желтоглазых псины и поднимались лишь иногда – выть на самолеты, трепавшие пожары.