Сейчас он сунул руку за пазуху пальто за новыми деньгами, но вместо них наткнулся на заряженный «кольт». Как в старые времена, сказал он себе заплетающимся языком. Теперь у него разжегся аппетит к пальбе. Затем – с типичной логикой пьяницы-любителя – мысли переключились на Жозефину, ее сегодняшнюю пассивную и апатичную реакцию и на то, с какой энергией она отозвалась на копию устройства Галла. Ее податливый и чувственный магнетизм прельщал куда больше, чем мысль перестрелять никчемную клиентуру «Ройбака».

Он выволок себя из-за стойки и направился к двери. Никто не смотрел ему в глаза, и, когда он ушел, паб выдохнул. На обратном пути он протрезвел, дважды заплутав и зарекшись пить на публике, особенно с заряженным револьвером. Встал над клокочущим стоком и выпростал из револьвера патроны; они латунными кометами полетели в струящийся небосвод внизу.

Он очень медленно повернул ключ и вошел в апартаменты без единого шороха. Бесшумно прокрался на свою походную постель. Ему не хотелось будить Жозефину, показываться нетрезвым после того, как она видела его поражение.

Стащив с себя пальто и расшнуровав ботинки, он услышал звук, от которого дыбом встали все волосы на теле. В комнатах что-то скреблось. Не слабосильное животное – не крыса или мышь, шуршавшие в поисках призраков пищи; поблизости царапалось что-то иное. Он хлопал по стенам, отыскав путь к полкам. Нашел простой жестяной канделябр и спички, зажег три огарка и вгляделся в комнаты. Царапание прекратилось. Он стал совершенно трезв, с ледяной проволокой в хребте. Подождал, и царапание возобновилось. Услышал, как откололась и треснула щепка, и понес прикрытый огонек туда. Все снова прекратилось, но он уже увидел на кухне какую-то массу. На фоне черного пола было темное тело Жозефины. Она лежала нагишом, совершенно неподвижно, таращилась неморгающими глазами на облезающий потолок. Он поднес свет ближе, чтобы отогнать невидимое существо, скребущееся в помещении. Присел и коснулся ее руки; такая холодная, словно поднялась из постели много часов назад. Он поднял свет высоко над головой, чтобы оглядеть комнату и не подпустить существо; горячий воск сорвался и капнул ей на лицо. Реакции не было.

– Жозефина? – прошептал он торопливо. – Жозефина!

Он коснулся ее шеи и не нашел пульса. Нагнулся и приложил волосатое беззастенчивое ухо между грудей: сердцебиения нет. Она умерла. Он осел помрачневшим сырым мешком в сокрушенную тишину комнат и мира. Тут снова зацарапало. Мейбридж дернул свечи и увидел ее левую руку, неистово прокапывавшую половицы. Ногти были переломаны, пальцы окровавлены, но старое дерево поддавалось под напором. Он снова посмотрел на ее окаменевшее мертвое лицо; она была не здесь, но все же пол проедался независимым трудом живой руки. Тут снова опустилась тишина. Он не смел вздохнуть, ожидая, когда возобновится адский ритм, со страхом гадая, что за жизненная сила поддерживает эту инерцию тела.