– Знаешь, я тебя еще по перелету запомнил. Как ты защищал тюремщика, вместо того чтобы поддержать Синнию и других. Хочу сказать, я не сержусь на тебя за трусость. Я все понимаю. Дело, ради которого я тебя приглашаю, требует исключительной отваги.

– Нас могут убить. И не только нас. Если мы убедим их, что люди не поддаются одомашниванию? Я думаю и о тех, кто остался дома. Карриксы во всем, кроме самих себя, видят орудия, и непригодные, думается мне, выбрасывают.

– Ты думаешь, что, если мы взбунтуемся, они прикончат Анджиин.

– Я не представляю, как можно рисковать этим.

– Это уже случилось, сынок. В тот день, когда они присвоили наше небо. Знаешь, чем ты занят? Ты думаешь, что если старательно задирать лапки кверху, если полностью покориться, то, может, удастся ими управлять. В тебе говорит горе, и оно лжет. Этого не надо стыдиться. Это естественно. Но это ошибка.

– А тебе не жмет решать за всех? Благородная последняя битва, в которой погибнут все, – это точно что-то правильное?

Дафид сам удивился тому, как звенит его голос.

– Мне выбирать не приходится. Я всю жизнь работал на грани между гуманностью и насилием. Карриксы проверяют, получатся ли из нас домашние животные, а я уже знаю ответ. Не получатся. Никогда. Кто-нибудь станет сопротивляться. Такая вот порода приматов. Свернуться клубочком, как милая домашняя зверушка? Этого не будет, поэтому или мы выступаем сейчас, или ждем, когда карриксы это поймут.

– Победить невозможно.

– Я не дурак, Алькор. Знаю, что мы проиграем. Уже проиграли. Но я хороший организатор. Я хороший боец и, думаю, сумею хорошенько расквасить им носы. Если не я, рано или поздно найдется другой, может быть, не такой умелый. А уж последствия определят твой дружок-библиотекарь и его начальство. Мы ни черта не можем изменить.

30

«Мы ни черта не можем изменить».

Дафид сидел на своем обычном месте, наблюдая за течением инопланетных существ через зал-собор. Раньше это было ему в радость. Радостью хотелось поделиться. Хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, вместе с ним восхищался величием и необычностью происходящего.

Он помнил это чувство, но больше не испытывал его.

Он уже знал кое-кого из них. Костяные лошади – филархи. Тикающие шары – уоменты и соуны. Крабы величиной с собаку не сказали, как называют себя.

Прежде он был наблюдателем, случайно оказавшимся внутри гигантского организма. Теперь, зная имена и истории, он лучше представлял состязания и противоречия, определявшие здешнее бытие. Здесь, на стыке эволюции и политики, обрекались на смерть целые виды.