Главная надзирательница берет меня за руку и ведет к двери.

– Думаю, нам надо оставить адвоката и его подзащитную наедине. Пусть говорят без посторонних ушей. У них не так много времени на это.

Время… Я представляю его сейчас как огромные песочные часы. И песок равнодушно утекает, его все меньше и меньше…

– Рут! – отчаянно кричу я. – А ты рассказывала все это адвокату? Или капеллану?

Если мне удалось докопаться до истины, может, и они смогут?

Но Рут качает головой:

– Я доверяла только вам…

Меня охватывает отчаянье. Я хочу вцепиться в дверной косяк, как зачастую делают смертники, и кричать, что не выйду отсюда ни за что. Но дверь гулко захлопывается за мной.

– Рут! – кричу я что есть сил. – Я верю тебе!

Не знаю, слышала ли она. Меня увлекают по коридору, все дальше и дальше от нее.

* * *

– Дора? Ты слушаешь меня?

Я перевожу взгляд с тарелки, на которой остывает свежая яичница, на папу. Тот, в свою очередь, говорит, размахивая вилкой с наколотым на нее куском.

– Я запрещаю тебе выходить из дома! – говорит он, размахивая вилкой. – Ты неважно выглядишь!

Да, я чувствую себя плохо. Меня тошнит и постоянно кружится голова. В последние несколько недель я явно пренебрегала своим здоровьем. Вот почему у меня бурлит в животе, пропал аппетит, и даже кофе кажется каким-то странным на вкус.

Ну конечно. Я даже не хочу думать о других причинах.

Беру в руки чашку и смотрю в нее, а не на отца.

Чем больше я нахожу у себя внешнего сходства с ним, тем хуже мне становится.

– Ничего подобного! – отвечаю я так беззаботно, как только могу. – Просто сегодня будет суд над одной из моих подопечных. Вот я и переживаю за нее.

– И это все?