Он говорил напористо, рисуя картину стремительного и победоносного похода, и в его словах была понятная и соблазнительная логика.

— А дальше — еще проще. Турки, они ведь как саранча: налетели, пограбили и думают, что дело сделано. Сидят сейчас под стенами. Не ждут они нас. А мы — навалимся! Всей мощью! Артиллерию вперед, пусть наши пушкари им валы разнесут в щебень. А потом — штурм! С ходу! Гренадеры за час любую стену возьмут, сам знаешь.

Он уже распределяет подряды на поставку сукна и провианта, — подумал Брюс, не отрываясь от набивания трубки. — Интересно, какой процент положит себе в карман на этот раз? Светлейший князь возвращал войну в привычное, понятное ему русло, где все решали масса, натиск и личная храбрость, а не какие-то там хитроумные машины.

— А что до этих… иноземных советников, — Меншиков презрительно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, — так это все страшилки для баб. Ну, сидят там у них в шатрах парочка аглицких прощелыг. Пока они научат своих басурман стрелять по-европейски, мои гренадеры им головы открутят. Бумага все стерпит, а на деле — фьють! Что они могут против наших генералов? Против Шереметева? Против Голицына? Да мы их вместе с их советниками в море сбросим!

Он умолк, тяжело дыша. План был озвучен и казался единственно верным, ведь апеллировал к самому сердцу петровской натуры — к его любви к быстрым, сокрушительным ударам. Показать Европе мощь только что рожденной Империи, наказать османов за дерзость, вернуть Азов — все это было так соблазнительно. Петр поднял голову от карты.

— А что, Данилыч… — протянул он, и Меншиков внутренне напрягся в ожидании похвалы. — Мысль дельная. И размах… державный.

Светлейший князь едва не расплылся в улыбке. Он победил. Снова стал первым, главным, незаменимым. Шотландский колдун со своими заумными речами сегодня остался не у дел.

— Собрать армию, — продолжал размышлять вслух Петр, уже прокручивая в голове детали. — Гвардию — на юг. Шереметева — главным. Срочно писать указы, слать гонцов… Да. Это дело.

Он уже почти принял решение. Почти. Меншиков затаил дыхание. Однако в тот момент, когда победа казалась такой близкой, в тишине раздался спокойный голос.

— А выдержит ли казна, Государь, такой размах?

Это был Брюс. Закончив свои манипуляции с трубкой, он раскурил ее и теперь, выпустив в воздух облачко ароматного дыма, смотрел на Императора. Его вопрос был уколом в самое уязвимое место меншиковского плана. В деньги.

— Казна? — Меншиков обернулся к нему, не скрывая раздражения. — Да что казна, Яков Вилимович, когда речь идет о чести державы! На то и казна, чтобы тратить на дела государевы! Введем новый налог на соль, тряхнем сибирских купцов — найдутся деньги! Война — дело дорогое, но не воевать — еще дороже!