– Как бровь?

Он кивнул и ответил:

– Норм.

– С тобой хотят говорить, –  сообщил Граф. –  Если дашь мне слово, как профессионал профессионалу, что не будешь пытаться напасть или убежать, пойдешь без наручников.

Я не знал, в какой сфере Граф считал себя профессионалом и почему возомнил вдруг, что мы с ним кто-то вроде коллег, но уж точно не в моей. Профессионалы моего круга никогда не скажут правду, особенно другому такому же профессионалу, и уж точно не поверят ни одному слову, если на кону возможность оставить свободными руки. Но я прищурился, покачал головой, посмотрел по углам –  вниз-влево, вниз-вправо –  и наконец, словно решившись, заявил:

– Даю слово.

Граф важно кивнул. «Как же ты на свете живешь», –  подумал я.

– Резеда, отпирай решетку! –  скомандовал он, но на несколько шагов все-таки отошел и ладонь положил на кобуру.

Бровастый Резеда, настороженно поглядывая на меня, загремел ключом в замке. Решетчатая дверь со скрипом открылась. Я вышел, приветливо улыбаясь и растирая запястья. Резеда запер решетку и молча пошел к выходу. Я отправился следом, Граф шел за мной на расстоянии пары шагов, все так же держа руку рядом с оружием. За следующим проходом в стене была широкая пологая лестница, видимо, та самая, по которой меня ночью тычками гнал наверх Петька. Она спускалась в сумрак обширного зала, похожего на заброшенный склад строительных материалов: высокие окна заложены кирпичами, вдоль стен и по углам громоздилось нечто, укрытое плотным пыльным брезентом. Пахло засохшей краской и мокрым деревом. Я наступил на мягкое, потом споткнулся, из-под ноги с дребезжанием что-то улетело во тьму. Резеда включил карманный фонарь, желтоватый широкий луч которого через пару десятков шагов выхватил из темноты невысокую дверь. Снова лязгнул ключ, и мы вышли наружу.

Утро было хмурым, как женщина, пожалевшая, что провела с тобой ночь. Дождь кончился, но воздух был таким влажным, что им могла бы дышать петербургская корюшка. В бледно-сером небе растворилось белесым пятном холодное солнце. Мы оказались во внутреннем дворе какого-то старого замка или дворца, громадность которого так впечатлила меня среди ночи: с двух сторон тянулись высокие двухэтажные корпуса, через двери в одном из которых мы вышли, а с третьей надвигался огромный и сумрачно-серый, как грозовая туча, центральный корпус из трех этажей под вытянутой остроконечной крышей, один только чердак которой мог, казалось, вместить пятиэтажку с окраины Анненбаума. Мощные колонны поддерживали нависающий полукруглый эркер второго этажа с пестрыми разноцветными витражами; под ним блестели стеклами огромные темные окна и широкие двери. По грязно-белым колоннам вверх и вниз расползлись зеленоватые пятна; на ветхой решетке из тонких реек на десяток метров вверх тянулись иссохшие, перепутанные заросли дикого винограда; серые стены покрывали трещины, кое-где обнажавшие кроваво-коричневую старинную кирпичную кладку. Рамы дверей и окон покрывала белая чешуя облупившейся краски. Мы поднялись по невысоким пологим ступеням террасы; Резеда открыл одну из створок застекленной двери, и мы вошли внутрь.