И я стояла — сначала просто глядя в стену, потом перевела взгляд на Измененного.
Его вид уже перестал вызывать у меня тошноту, и я задумалась, кем он был при жизни. Солдатом, который выполнял приказ? Или фанатиком, который пошел на это добровольно? Или преступником, которому пообещали свободу, если он позволит сделать все это с собой? Может, он был военнопленным, мнения которого вообще никто не спрашивал? Сколько операций ему сделали? Каждый раз, когда он приходил в себя после наркоза — было ли ему больно?
— Вот он, — сказал Теодор, и я повернулась к нему. — Это его нейроимплант… наверное.
— Ну так забирай и пошли, — сказала я раздраженно.
Было ли ему страшно? Испытывал ли он тот панический ужас, который заставил жителей Вессема бежать из города?
— Тут сложно, — помявшись, сказал Теодор. — Контакты идут в позвоночник, в спинной мозг.
Думал ли он о смерти все эти месяцы в лаборатории? Хотел ли он умереть, чтобы это закончилось?
Хотел ли он умереть
— Там может быть дополнительная плата. Лучше бы достать целиком. Попробуем его вытащить с этого кресла.
Я почувствовала, что сейчас закричу.
Решительно сунув фонарик Ди, я выхватила у Теодора из рук нож, которым он вскрыл голову Измененного, будто консервную банку, и одним движением перерезала провода, уходящие в шею.
Теодор издал какой-то придушенный писк.
— Да мы бы его все равно с места не сдвинули, — сказал ему Ди. — Он же тонну весит со всем этим железом. И еще фиксаторы…
У меня в руках осталась серебристая, местами белая, местами бурая сетка, которая когда-то укрывала мозг. В центре ее была круглая шайба — даже я понимала, что это самая главная часть импланта. Не сломать бы.
Я положила сетку обратно на голову Измененного.
Что вообще в нем осталось от человека, которым он был до всех операций?