— Все хорошо, маленькая, — сказала Амелия с нежностью. — Все будет хорошо. Сейчас поедем на полигон, побегаешь. Ты же хочешь побегать, правда?

Она уловила за спиной бормотание, в котором определенно расслышала слово «урод».

Амелия резко обернулась, пробежалась взглядом по лицам, которые застыли, будто замороженные.

— Ты, ты и ты, — ткнула она пальцем в троих, в ком безошибочно вычислила этих, разговорчивых, и с удовлетворением увидела испуг на их лицах, — едете со мной. На платформу, живо.

Я им покажу «урода», с холодной яростью подумала Амелия. Побегают сегодня с ее девочкой и поймут, что это они сами — уроды, жалкие, слабые, бесполезные. А ее Измененная — совершенна.

Хейке уснула и теперь смешно сопела и дергала ногой. Макс посмотрел на сестру — точь-в-точь Луна, когда перебирает лапами во сне. Он обнял белую лайку, и та положила голову ему на колени, подтолкнула мордой, напрашиваясь на ласку.

Макс зевнул и тут же выпрямился. Нет, он не уснет. Он слышал, как взрослые говорили — не ему, конечно, а между собой — что Джехона сегодня придет. И принял решение его дождаться. Неизвестно, когда он появится в следующий раз. Может, как их с Хейке родители — никогда.

За занавеской, отделяющей их с сестрой матрас от общей комнаты, послышались шаги, и он, опознав тетку, тут же закрыл глаза и уткнулся лицом в собачий бок. Тетка заглянула, пробормотала: «Опять он со своей псиной», — но гнать Луну не стала и ушла.

Он слышал, как она переговаривается с Андреем. А Джехона точно придет? Точно, он говорил, обсудим связь. Общее собрание будет? Нет, сегодня нет, иначе он сказал бы всем передать сообщение. Надо ему поесть сделать, что ли.

Макс обнял Луну крепче. Одной лапы у собаки не было — подорвалась, когда они ушли из Озерувица. Он тогда вспомнил, что в Селиполе живет тетка, мамина сестра, и решил ее искать.

Они шли след в след — Луна, потом Хейке, потом он — сначала вдоль реки, потом через обугленные яблоневые сады, потом, когда стемнело, решились выйти на дорогу, и там Луна нашла мину первой. Когда у него перестало звенеть в ушах, он услышал плач сестры — она аж заходилась, прямо выла, а не плакала.

— Тихо ты, а то щас как дам, — сказал он хрипло, горло драло, он сам не понимал, отчего.

Но Хейке все не унималась, и тогда он понял, что это не Хейке.

Он достал пистолет, который взял вчера у убитого солдата — их полно было возле Озерувица, некоторые еще с начала войны валялись, и сказал Хейке: «Закрой глаза, заткни уши и считай — громко, чтоб я слышал, поняла?» — а сам направил пистолет на Луну, потому что знал, что раненое животное лучше пристрелить, чтоб не мучилось, и что если Луна будет так завывать, то их услышат, и мало ли, кто тогда придет, и еще — что с такой собакой им не дойти.