С нашим-то ладно. Созданное вместо утраченной оболочки тело ограждало от очевидных проблем, вроде превращения в бесполезное и безвольное теневое желе. А вот с чужим… Я уже превратился в чудовище, место которому в Риоммском музее вселенских кошмаров, однако дальнейшее взаимодействие с машиной Обсерватории неминуемо должно привести к окончательному и бесповоротному уничтожению. И вот, похоже, именно этому и противился ихор. Будто ожив, он ускользал от ментальных попыток захватить его. Растворялся, как истинный дым. И не желал возвращаться.

После, наверное, сотой попытки подчинить черно-красные сгустки собственной воле, я застонал.

— Не получается! У меня ничего не получается!!!

Аргус, молча приблизившись, точь-в-точь как я в Преддверии, опустил ладонь на мое плечо и убежденно сказал:

— Получится. — И, внимательно заглянув мне прямо в глаза, мягко добавил: — Я знаю.

Я всегда считал такую поддержку банальностью, избитым до смерти клише, которым рассказчики выжимают слезы из слишком впечатлительных слушателей. Но я ошибался (и не впервые), и теплые слова друга, плечом к плечу с тобой готового встретить смерть, окрылили.

То, чем я стал, по идее, должно было лишиться способности пускать слезу, и тем не менее предательски защипавшие глаза не оставили сомнений в том, что человек во мне еще жил. И именно он, после всех совершенных ошибок, дал мне уверенности, чтобы снова вернуть себе власть над ихором. И чтобы вновь ухватиться за поводья и направить ситуацию туда, куда мне было нужно.

Я чувствовал, как снова ожили механизмы Обсерватории. Очередной волной энергии, слегка всколыхнувшей настил у нас под ногами, она заставила механизмы громыхнуть и протестующе, словно они понимали, что им предстояло совершить, заскрипеть.

— Поторопись, — вдруг сказал Аргус.

Его взгляд, вернувшийся к иллюминатору, оказался прикован к одному из риоммских акашей, на всех парах мчащегося в сторону локуса. То ли из-за гибели сущности, захватившей тело Измы, то ли причина была иной, но Тени явно почуяли, что им грозит и решили предпринять отчаянный ход. Силовое поле, окутывавшее саму Обсерваторию непроницаемым барьером, не позволяло им просто расстрелять ее издали, а вот протаранить на всей скорости — запросто.

И поэтому пришлось удвоить усилия.

Будем считать, что у меня открылось второе дыхание. Когда стоишь за чертой, а в твоих руках без малого судьба Галактики (а то, чего скромничать, и целой Вселенной) волей-неволей почувствуешь себя непобедимым. Страх, боль и усталость? Я позабыл, что это такое в тот миг, когда ихор вновь напитал каждую гайку и каждый шов Обсерватории темной энергией.