— Я пыталась говорить с Платоном, но он принял решение. И отступить означало признать свою ошибку. А Платон и мысли не допускал, что способен ошибиться. Все они такие… свадьба случилась. Она была простой, тихой. И многие за моей спиной шептались, что Платона я приворожила, иначе почему среди всех он выбрал меня. Старую. Унылую. Тварь.

Эти слова она произнесла с престранной улыбкой. В черном провале рта виднелись желтоватые осколки зубов.

— О да… мне многое было сказано. Ему тем паче… я… я дико боялась, что кто-нибудь догадается… они говорили, поздравляли, глазели на меня… а я все думала, что, если бы кто-то узнал обо мне правду, если бы… но нет, не узнали. Мое прошлое осталось в прошлом. Так мне казалось. А будущее… квартирку свою я сдала, благо, Платон снимал куда более просторное жилье. И пусть старуха была мне не рада, но… я вдруг поняла, что именно я в этом доме за хозяйку.

…она старалась.

Она все ж была не такой бестолковой, как говорила злобная тварь, решившая, что теперь цель всей жизни ее — выжить Евлампию.

Эта война была бестолковой.

Бессмысленной.

И забавной.

Платон ее не замечал, впрочем, Евлампия уже достаточно успела узнать о мужчинах, чтобы понять, насколько слепы они бывают. Рубашки чисты и выглажены? На столе обед? Стало быть, все идет своим чередом. Пускай… в то время Евлампия даже стала надеяться, что вину свою перед Господом искупила, и ее брак — есть знак прощения.

Беременность и та проходила почти нормально.

Так ей казалось.

Слабость, которая по-прежнему накатывала, лишая воли и самого желания двигаться? Тошнота, бывало, утихавшая, но лишь затем, чтобы вновь напомнить о себе? Пухнущие ноги?

Пальцы, ставшие вдруг неповоротливыми?

Но это все мелочи, на которые не стоит обращать внимания, ведь беременность — есть естественное состояние для женщины, а неудобства — малая цена за возможность совершить чудо рождения.

Вот только слабость не оставляла.

И когда Платон потребовал, чтобы Евлампия оставила госпиталь, она с немалым облегчением согласилась. Дома же… как-то само собой вышло, что война затихла, ибо требовала сил, которых у Евлампии не осталось вовсе. Теперь целыми днями она лежала и дремала, выплывая из этой дремы лишь затем, чтобы выпить киселя, который единственный способен был унять тошноту.

Старуха и та, укоризненно цокавшая языком, вдруг преисполнилась сочувствия. Она помогала переоблачаться, заставляла мыться и поливала Евлампию святой водой. Приносила иконки, шептала молитвы и варила те самые кисели.

А Платон мрачнел.

День ото дня… день ото дня…