И волновалась, что почта, обычно не подводившая, вдруг сделалась медлительна.

Теперь же получается, что название… Анна подняла руку, коснувшись виска, наморщилась, пытаясь вспомнить изо всех сил, но не выходило. И главное, она прекрасно отдавала себе отчет в неуместности этих попыток, а бросить не могла.

– Уважал, стало быть… и уважение к ней значило для тебя больше, чем моя любовь? – темные ресницы опустились, скрывая тьму в глазах. – Ты ведь… ты не просто бросил меня. Ты позволил ей меня проклясть, а потом… потом отвернулся, будто бы ничего не произошло.

Олег присел рядом с Анной и, протянув флягу, шепотом поинтересовался:

– Будешь?

– Воздержусь.

– Зря… это надолго… сейчас будут выяснять, кто виноват и все такое… – он приложился к горлышку, и это не осталось незамеченным.

– Наш сын… болен. И дочь больна. И это потому, что я тебе поверила, но оказалось, что любви твоей недостаточно, чтобы спасти всех нас.

Его императорское Величество вернули хавротию на место.

«Малахит».

Точно. Сорт «Малахит». И получила она его от коллекционера, живущего в Тобольске. Он еще сетовал, что растет медленно и вовсе капризен. Надо будет отписать, если, конечно, Анна уцелеет.

– Что произошло? – тихо спросила она и не отвернулась, когда Его императорское Величество посмотрели. У него были светлые глаза, серые, полупрозрачные, будто из стекла дутые. И в этом стекле отражался удивительный мир, искаженный, почти лишенный красок, но по-своему чудесный.

В нем Анна видела дом.

И море.

И себя.

И еще небо с облаками. Девушку в длинном легком платье. Соломенная шляпка, ветер… случаются несчастья и шляпки улетают.

– Кажется, вы потеряли… – ему удалось поймать эту шляпку, не позволив ей коснуться воды. От шляпки пахло летом и соломкой, и еще цветами.

А девушка смутилась.

Она не знала, кого видит, потому что с маской всегда проще.

С маской он никому не интересен.