– Не стоило?

– Это уж тебе решать, стоило или нет, – Дед отложил скальпель. – Но лучше, чтоб ты. Женщины мудрее мужчин. И видят больше. И понимают… с твоего-то станется жалостью проникнуться, а от жалости один вред.

– Стало быть я…

– Ты женщина. И она женщина… была.

…эту комнату попытались облагородить, но не вышло. Темные стены, пусть и очищенные от плесени – запах ее ощущался довольно-таки явно, – остались темны, а ковер на полу не спасал от холода. Железная кровать, прикрученная к стене, гляделась едва ли не орудием пытки.

Помимо кровати здесь нашлось место и крохотному столику.

Стулу.

Ширме, за которой укрылся ночной горшок.

Светляку.

Его свет был неровным, каким-то вымученным. Он подчеркивал тонкие хрупкие руки женщины, но оставлял в полутени лицо ее.

Елена сидела в пол-оборота. И когда за Анной закрылась дверь, спросила:

– Не боишься?

– Чего? – Анна вдохнула странную смесь запахов. Той самой плесени, которая все же осталась, но внутри камня, и человеческого тела, едва тронутого болезнью, и мочи, и гноя.

– Меня. Вдруг я на тебя нападу?

– Зачем?

– Мало ли… чего ждать от сумасшедшей. Ты тоже думаешь, что я сумасшедшая?

– Я думаю, что ты притворяешься.

…Глеб и вправду ее пожалел бы. Но хватило бы его жалости, чтобы простить?

– Сука, – без особого выражения произнесла Елена. – А ведь все могло получиться… не подумай, ничего личного, но я просто хотела свободы.

– Ценой жизни брата?