…под неодобрительное ворчание женщины столь огромной, что в голову лезли мысли о нечеловеческом ее происхождении, Анна покинула палату.

Она вернется завтра.

И послезавтра.

И потом снова. И будет возвращаться, пока Глеба, наконец, не отпустят.

– Совсем стыд потеряла… – Василиса Дормидонтовна отличалась тем характерным упрямством, которое порой граничило с глупостью. Впрочем, Анна сделала вид, что не услышала.

Не хватало тратить силы…

Пригодятся.

Анна направилась не к выходу, но спустилась на первый этаж, минула охрану, приставленную к лестнице, что вела в подвал.

Остановилась, делая вдох.

Замерла в надежде, что вот сейчас ее остановят. Спросят, что ей нужно и нужно ли, а она… она вряд ли сумеет объяснить, потому как сама толком не понимает, что делает здесь.

На подвал лета не хватило.

Оно осталось там, в просторной палате Глеба, привязанное к цветам и солнцу. А здесь было прохладно. Каменная кладка блестела слезой. А нити заклятий, вплетенные в нее, шевелились, будто живые. Отчасти живыми они и были. Вот коснулись Анны и отступили, признавая ее право быть здесь.

И ниже.

…прежде подвалы использовали для целей куда как мирных.

Запах квашеной капусты въелся в камень. И еще колбас. А что, тихо, прохладно, весьма подходяще для кладовой, пусть и от кухни далековато.

Дорогу перегородила сломанная тумба.

– Явилась-таки? – поинтересовался Дед, тумбу оседлавший, он ковырялся в ногтях ржавым скальпелем и, стоило признать, выглядел весьма соответствующе этому месту.

Светляки, конечно, поставили, но… тускло.

Тесно.

Мрачно.