– Ну, я тебя взгрею, враль ты малолетний, – прошипел Лягва, делая шаг в сторону Этьена.

– От него вранья я еще не слышал, а вот ты постоянно нарываешься, – перебил его Кол, поднимаясь на ноги. – Если парень обманывает, я сам ему наподдаю. А если нет...

Подойдя к коню Лягвы, Кол запустил руку в суму, шаря внутри ладонью. Через мгновение он замер, а обернувшись, поднял ввысь свой кошель, на показ всем, меряя Лягву долгим тяжелым взглядом. В ответ тот лишь выпучил глаза и разинул рот:

– Это откуда он там взялся? Да сопляк наверняка сам его стырил и...

Но не успел он закончить свое в принципе правдивое предположение, как в лицо ему прилетела мошна, а через мгновение он уже кубарем полетел на землю вместе с Колом. Того попытался оттащить Бурый, на которого кинулся широкоплечий бородач с тремя пальцами на левой руке, потом в драку ввязался еще один – и вскоре на поляне началась шумная ожесточенная свалка, сопровождаемая глухими ударами, криками и бранью. Этого-то и ждал Этьен – бросив щетку, он одним прыжком взвился в седло и через мгновение уже несся во весь опор, оставляя позади и реку, и подлесок с его похитителями.

Сзади раздался свист, ругань и вопли: «Лови его!», «Сбежал!», «Северин с нас шкуру спустит!», – оглянувшись, Этьен увидал, как Бурый вместе с седлом рухнул наземь, Кол поднялся с земли, тыча в след мальчика пальцем, а Лягва пытался в спешке завязать подпругу, пока скула его медленно наливалась синим цветом. В лицо Этьену до слез из глаз бил ветер, сердце казалось, вот-вот выскочит наружу, но в голове билась лишь одна мысль – у него получилось! Он свободен! Свободен!

Едва поляна превратилась в точку, Этьен перешел с галопа на трусцу и пустил коня на восток, дабы схитрить и запутать преследователей – естественно они решат, будто он поехал прямиком в лагерь Раймунда, так что, доехав до какого-то ручья, он переправился на другую сторону, и поехал обратно – дабы пропустить погоню вперед – а потом сова направил коня на север.

Практически к вечеру он, усталый и вымотанный, но донельзя счастливый, заприметил вдалеке дым и, подъехав поближе, увидал довольно большой постоялый двор о двух этажах. Отдав лошадь конюшему – пареньку, что был еще младше Этьена – он кинул ему последнюю монетку и юркнул вовнутрь. Широкий зал с низким потолком был почти полон – прямо у входа сидел пузатый монах с выбритым затылком, который с аппетитом поглощал лепешки, макая их в мед; чуть поодаль от него сидело несколько немолодых мужчин, обсуждающих цены на шелка; у самой печи уткнувшись лбом в стол храпел тощий старик, а меж столами сновало несколько собак, подъедающих упавшие на пол объедки. От запаха сдобного хлеба и звука скворчащего мяса, истекающего жиром на вертелах, рот Этьена наполнился слюной, но он пытался не обращать внимания на голод – все равно у него не хватило бы и на черствую краюху, так что он попросту присел за самый дальний стол, надеясь, что сможет чуть подремать и согреться, пока его не выгонят.