Увалень и Максимилиан молчали, оба хмурые, недобрые взгляды у обоих, они и сами в седлах едва держались при таком-то командире.

Монах тем временем намешал одно зелье, дал его Волкову выпить, сам приговаривал:

— Это от упадка сил. Но не поможет оно, если не ляжете отдыхать. Поспать вам нужно.

Тот пил, кажется, даже питьё ему непросто давалось.

Брат Ипполит намешал другое зелье:

— Вот, а это от жара, он у вас ещё не прошёл.

Кавалер и то пил, а сам через край чаши уставшими глазами смотрел, как первые солдаты спускаются с южного холма к оврагу.

И не нравилось ему, что идут они спокойно. Не боятся упасть, не скользят. Идут как по мостовой. Неужто глина так от утреннего холода затвердела?

— Теперь вам нужно лечь спать. — Сказал брат Ипполит.

Но Волков словно не слышит его:

— Монах, дай мне зелье, что сил придаёт, что бодрит. Оно мне сейчас больше других нужно.

Монах смотрит и в глазах его упрямство:

— Нельзя вам, преставитесь. От усталости и хвори преставитесь. Нет у вас сил, нет жизни больше в вас для зелья такого.

— Я тебе в отцы, может, сгожусь, а сил во мне вдвое против твоего, понял? — Волков говорил резко, едва ли не грубо. — Слушай меня… Мне сейчас нужно… И нельзя мне спать. Если враг за мной идёт, значит, после полудня тут будет. — Он потряс пальцем перед носом Брата Ипполита. — Враг не шуточный. Понимаешь? Мне готовым быть нужно. Чтобы все видели меня не спящим, а на коне, под знаменем моим. Давай мне зелье, иначе завтра к утру мне никаких зелий уже не понадобится, да и тебе, если не убежишь, тоже…

— Я вам дам зелье, — монах недовольно полез в сундук, а сам нехорошо смотрел на кавалера. — То, что Господь дал вам сил, как двоим полагалось, так это дар большой. А вы всё равно на себя ношу берёте, что и троим не осилить. От гордыни это или от глупости — не пойму. Но убьёте вы себя такой ношей.

Волков не стал с ним спорить, он просто выпил последнюю чашу, что дал ему монах.

— Обязательно поешьте жирного сала толчёного с хлебом. Молока топлёного с маслом и мёдом, иначе сил у вас от зелья не прибавится. — Он помолчал. — Под доспехом не видать, но лицо у вас худое, такое худое, как было, когда вы в монастыре без памяти лежали.

Даже чтобы есть, ему нужно было прилагать силы. Но раз монах сказал, он ел. Давился, но ел. Сидя в седле, ел. Максимилиан держал крынку с толчёным салом и чесноком подмышкой, доставал его оттуда, брал у Увальня ломти хлеба и густо клал, а не мазал на хлеб сало, и уже эти ломти подавал ему.

Простая солдатская еда всегда ему нравилась, но теперь он едва мог проглатывать её. Приходилось запивать, одновременно ещё говорить с подъезжающими офицерами.