Леарза насмешливо приподнял уголок рта.

— Ты действительно сильный человек, Мераз, — согласился он. — Но свободы у тебя нет, и никогда не будет. Знаешь, почему?

— Почему это? — мышцы на плечах Мераза вздулись: ему нестерпимо хотелось исполнить свою угрозу, еще одно слово…

— Потому что ты — раб, — сказал Леарза, и не думая отступать. — Свобода и не нужна тебе, к чему она тебе? Ты не будешь знать, что с ней делать. Ты — раб, и ты нашел себе сильного господина, и будь счастлив этим.

Тогда Мераз грязно выругался. Он нанес удар в мгновение ока, он уверен был, что никто не успел бы увернуться, да еще и на таком маленьком расстоянии, до ненавистного лица проклятого руосца было так близко!..

Кулак его не нашел цели, а Леарза остался стоять, лишь немного наклонившись, — ровно настолько, чтобы удар миновал его. Мераз потерял равновесие и врезался в жесткие ладони руосца грудью, тот с силой отпихнул его, поднырнул у него под локтем и пошел прочь.

Тяжело дыша, закованный медленно оглянулся. Дверь уже закрылась за руосцем.

— Ублюдок, — пробормотал Мераз, не до конца понявший, что только что произошло. — Ублюдок!..

Он осознавал только, что слова Леарзы попали в точку; Фальер — сильный господин, сильнее его на Анвине никого нет… не было.

* * *

Дневной свет свободно проникал в широкое окно, заливал собой чистый пол, выбелил постельное белье, падал на лицо сидевшей на кровати женщины. Она поставила цветы в вазу, и теперь они медленно роняли пыльцу на поверхность тумбочки; тоже белые, с крупными загибающимися лепестками, они неуловимо шли ей теперь, особенно когда ее лицо казалось будто выцветшим.

Корвин чувствовал себя неловко. Теперь, когда многие его друзья и коллеги выбыли из строя, черный рок каким-то непонятным образом миновал его, и у него по-прежнему было много работы, даже больше, чем всегда. Корвин находился в самом сосредоточии вихря из вестей, вся новейшая информация поступала к нему, и они постоянно его спрашивали…

Он потому почти боялся идти к ней, но не прийти не мог, к тому же, и обещал. Он принес ей эти цветы, она мило улыбалась ему и благодарила его, но ее глаза смотрели на него с затаенным ожиданием.

Он знал уже: ей сообщили о гибели брата, и хотя теперь она делала вид, что ничего не случилось, все же ясно было, что так легко ей это не далось. Волтайр заметно похудела, сделавшись совсем тонкой, и особенно хрупкими казались ее пальцы поверх больничной белой простыни. Под глазами ее были синяки.

Другая новость, он знал, тоже потрясет ее, но понимал, что кто-то должен же рано или поздно сообщить ей об этом; он и шел сюда, уже собравшись с духом, готовый рассказать ей правду, но теперь, когда увидел ее, понял, что в горле что-то болезненно сжимается.