Медведь скалился и бил лапами по воздуху, ломая древки, словно тростинки, но кровь уже хлестала на мостовую. Ревя от боли и яро­сти, огромный зверь рухнул, и псы принялись рвать его горло.

— Оттащите их! — взревел Утер. — Оттащите собак!

Собак оттащили, и все снова смолкло. Медведь был мертв, кровь собиралась в черную лужу под его тушей. Земной мир, как всегда, вернулся в свое обычное состояние — состояние голой, ничем не смягченной жестокости.

Однако на мгновение — пусть на самое краткое — стоящие во дво­ре ощутили покой и милость Иного Мира.

Некоторые утверждают, что это Горлас явился в ту ночь привет­ствовать внука. Или что дух медведя, излившийся жертвенной кро­вью на камни в миг появления младенца на свет, проник в душу ново­рожденного.

Ибо когда мы вновь подошли к дверям, то услышали пронзитель­ный детский крик. Добрый знак, когда ребенок кричит при рождении. Утер вздрогнул, словно проснулся, и повернулся ко мне.

— Это... — он запнулся, — ...мальчик.

"Сын" — едва не сказал он.

— Жди здесь, я прикажу вынести ребенка. Лучше Игерне тебя не видеть.

— Как велишь. — Я помахал Пеллеасу, чтобы он вернулся в лес и привел лошадей.

Пеллеас быстро пошел к воротам, а я остался ждать у дверей. Люди, сбежавшиеся на шум, начали расходиться. Все они останавли­вались, чтобы взглянуть на медведя, которого уже начали свежевать. И впрямь, это был редкой величины зверь.

Вернулся Пеллеас с лошадьми. Мы надеялись увезти младенца не­заметно, но медведь смешал наши планы. Все видели, что мы здесь, и завтра станет известно, что мы увезли ребенка. Исправить это было нельзя; оставалось уповать на провидение и смело продолжать нача­тое.

Мы ждали и смотрели, как свежуют медведя. Сняв шкуру, тушу разрубили на части, сердце и печень бросили собакам. Мясо пойдет на пир: его поджарят на вертеле или сварят в котле.

Да, чуть не позабыл: сегодня Рождество. Я поднял глаза на восток и увидел, что скоро начнет светать. У горизонта небо уже посветлело; в сером проступало розовое и рыжее. Я услышал сзади шаги. Подошел Утер. Он нес меховой сверток, на его лице нельзя было про­честь никаких чувств. Следом шла женщина.

— Вот, — коротко сказал он. — Забирай. — Потом нежно — на­верное, я в первый и последний раз видел его таким — отогнул край меха и коснулся губами крошечной головки. — Прощай, племянник,

— сказал он и поглядел на меня. Я думал, он спросит, куда я забираю ребенка (уверен, у него была именно эта мысль), но он просто вручил мне сверток и сказал: — Ну, иди.

— Не бойся, о нем хорошо позаботятся.

— Игерна спит, — сказал он. — Пойду посижу с ней. — Он повер­ну лея, увидел женщину и вспомнил: — Это кормилица, она едет с ва­ми. Лошадь для нее уже приготовлена. — Он собрался уйти, но что-то его удерживало. Он молчал, не сводя глаз со свертка у меня на руках.