— Ты здесь была не больше получаса, — сказал Даниэл, нахмурив брови.

Кэйт улыбнулась:

— Я теперь — мать, Даниэл. Я оставила Эрона спать в колыбели.

— И долго он спит?

— Может спать часами, но если проснётся, я хочу быть рядом.

Выражение её лица сказало ему всё, что Даниэлу нужно было знать, и заставило его ощутить пустоту внутри. Он никогда не будет отцом в том отношении, которое имело значение. Её волновала забота о семье, в то время как его волновал лишь он сам.

— Можешь рассказать мне всё остальное завтра, — предложил он, — если я смогу зайти…

— Ты зайдёшь, — властно сказала она, — но эту вещь мне нужно сказать тебе прямо сейчас. Это — тайна, которой я могу поделиться лишь с тобой.

— Ладно.

— После того, как ты ушёл, я злилась — на тебя, на богов, на всех. Позже я успокоилась, и долго думала о случившемся, от начала и до конца. Когда я попыталась поговорить об этом с матерью, она отреагировала необычным образом. Была груба, и нисколько тебе не сочувствовала. Она всегда хотела сменить тему, найти какой-то другой предмет для разговора.

По мере того, как она говорила, лицо Даниэла всё больше каменело, но он молчал.

— В конце концов я догадалась.

Он больше не мог смотреть на неё, поэтому повернул свою голову к солнцу.

— Мне так жаль, — прошептал он.

— Не нужно, — сказала она со внезапной свирепостью в голосе. — Я выложила ей свои мысли, и она попыталась свалить вину на тебя, но я ей не поверила. Мы ссорились и спорили, и в конце концов она во всём созналась. Вскоре она ушла, и больше мы с ней не говорили.

В его голове бушевали кровь и пламя. То, от чего он бежал, наконец снова подняло голову, и теперь спасения уже не было. Его эмоции угрожали его самоконтролю, и Даниэлу ничего так не хотелось, как заставить воздух бешено закружиться, дав выход гневу и ненависти к самому себе. Он встал, и его тело так напряглось, что его начало трясти.

Мягкая ладонь, лёгшая ему на спину, усмирила его демонов:

— Я простила тебя, Даниэл. Как только поняла, я простила тебя, но её я не прощу никогда.

— Она — твоя мать.

— Я — тоже мать! — сказала она, выплёвывая слова с немалой злобой.