– Нет.

И больше не сказал ничего, а Зерк почему-то понял. Забегал, засуетился, что-то начал выкидывать из карманов, плевать в траву, и скоро эта трава из просто зеленой стала зелено-голубой.

Незабудки.

Эпилог

Эпилог

Макс Ковальски просто влетел в комнату. О такой мелочи, как стук, он и не вспомнил.

– Мальчик!

Экстер и Фелла странно и тревожно переглянулись, поднялись навстречу гостю, но Максу было не до выражений их лиц. Того сияния, которое сейчас исходило от него, могло с избытком хватить на троих.

– Третьего дня… – он запыхался, пока нёсся сюда, так что фразы дробились, слова вылетали отрывистые, и всё не хотели выстраиваться как надо. – Я не писал… всё было очень тяжело… а сегодня с утра… и с ними все в порядке! Лори сказала… слетай сам сообщи, не знаю, почему… у меня магия сбоит малость… В общем, сказала, чтобы я сам… Экстер! – он тряхнул Мечтателя за плечи. – У меня сын! У нас с Лори, наконец…

Он будто бы не замечал, что и Экстер, и его спутница жизни наблюдают за ним то ли с ожиданием, то ли просто с опаской. И взглядов, которыми они обменивались между собой, для него не было тоже. Но в такой день разве можно замечать хоть что-то, кроме собственного счастья, кроме двух самых главных жизней – уже двух – которые стали для тебя целым миром?

– Друг мой, – тихо выговорил Экстер. – Ты помнишь, что сегодня за день?

– Я… что? День?

Макс растерянно посмотрел на их лица. Этот вопрос, да еще тоном прежнего Мечтателя, несколько отрезвил его. Фелла коснулась пальцем локтя мужа, как бы говоря «Зачем ты так…» – и на этот раз это не ускользнуло от внимания Ковальски.

– Что у вас с лицами? – он всё еще улыбался, но теперь уже неуверенно. – Что сегодня за…

И вдруг улыбка исчезла, потухла – сначала в глазах, потом на губах, с опозданием. Макс смотрел на Феллу и Экстера с изумлением.

– Сегодня, – пробормотал он, – это разве сегодня? Постой, нет, это должно быть не… я что, напутал с календарём? Я же помнил, я же не мог… Как же я… я не мог вот так, в последний день.

Он сел, вернее, сполз на стул, поднес к лицу дрожащую руку, опустил, будто не понимал, что делает и зачем.

– В последний день, – шепнули онемевшие губы.

И тут же сжались намертво, и он не смог говорить больше: осознание сделанного ударило в полную силу, сдавило сначала грудь, потом горло, и до магов донесся только странный звук – будто бы судорожное рыдание, донесшееся из столетнего прошлого.

Больно – значит, ты жив, Макс.