Это была очень тихая ночь. Благословенный Мкадор укрывало звездное небо, на улицах горели фонари, зато окна домов не светились. Мирные жители спокойно спали.

Почти все. В одном доме не спал никто. Глава семейства, известный на весь город пианист, взволнованно ходил по комнате. Его жена рожала – и он страшно переживал.

Роды выдались тяжелыми. Будущие отец и мать были уж не первой молодости, дети у них долго не появлялись, и они почти перестали надеяться. Думали, что до скончания дней проживут лишь вдвоем.

Их это не слишком и расстраивало. Им хватало друг друга. Муж давал концерты, жена преподавала арифметику. По вечерам они беседовали за чаем, читали книги, прогуливались по зеленым улицам, посещали оперетту. Будучи почтенными хошимирскими буржуа, жизнь вели спокойную и размеренную.

Но потом случилась эта поздняя беременность. И вот теперь, спустя одиннадцать лун, ребенок собирался появиться.

Благородный Соне Тюти не находил себе места. За стеной, за дверью рожала его жена, любовь всей его жизни. Беременность была трудной, а роды оказались еще труднее. Посреди ночи великий пианист сам сбегал за повивальной бабкой, и теперь та пыталась привести в этот мир наследника рода Тюти.

О том, что родится мальчик, родители уже знали – в прошлую луну не вытерпели, сходили к авгурам, жрецам Просперины. Те не только назвали пол ребенка, но и пообещали ему долгую жизнь, полную великих свершений.

Правда, один авгур переменился в лице, когда его птица что-то крикнула. Но потом поморщился, отмахнулся и сказал, что этого не может быть. Не все происходящее – знаки богов, даже священные птицы порой кричат просто так.

Но Соне Тюти вспомнил этого авгура, когда из спальни вышла повивальная бабка. В ее лице не было ни кровинки, из-за дверей не доносилось ни звука, а сверток в руках тягостно молчал.

- Маль... мальчик, - прошептала она. – Кажется, мальчик...

- Кажется?.. – не понял отец. – Дай... а... а где... что?..

Он не знал, схватить ли своего сына или броситься к жене. Но повивальная бабка преградила путь в спальню и тоскливо простонала:

- Роды были тяжелые... Не снесла их, бедняжка...

Внутри Соне Тюти что-то оборвалось. Свою жену он любил больше жизни.

А потом был второй удар. Он развернул протянутый сверток и захрипел, разрывая на груди воротник.

- Эта штука... – услышал он будто издали собственный голос. – Она что... живая?.. боги, оно же шевелится!..

Той же ночью Соне Тюти спустился в канализацию. Великую Клоаку, простирающуюся под всем Мкадором. На вытянутых руках он нес корзину.