Сердце у Малкольма колотилось так, что в груди было больно.
– Это ему… – его голос звучал невнятно. – Это ему принадлежал дом?
– О, он мог делать здесь все, что захочет, – просочился сквозь дверь неторопливый темный голос. – Некому было его остановить. Так что он приводил сюда детей… и расчленял их.
– Он их… что? – Малкольм мог лишь шептать.
– Отрезал от них кусочек за кусочком, пока они были еще живы. Так он развлекался. И страшные мучения детей были слишком ужасны, чтобы бесследно исчезнуть, когда они все умерли. Их муками пропитаны эти стены, Малкольм. Они висят в воздухе, как влага. Никогда еще чистый ветер не продувал эти подземелья, так что самый воздух, которым ты дышишь, прошел сквозь легкие замученных малышей.
– Я не собираюсь больше это слушать, – сказал Малкольм.
– И я тебя не виню. Я бы тоже не стал. Я бы заткнул уши и взмолился, чтобы все это исчезло, забылось… Но спасения нет, Малкольм. Они повсюду вокруг тебя – духи этой агонии. Они чуют твой страх и толпятся рядом, чтобы вкусить его. Вскоре ты начнешь их слышать: тихий, отчаянный шепот… а потом и видеть.
Малкольм едва не упал в обморок. Он поверил всему, что говорил Боннвиль. Это звучало так правдоподобно, что он поверил – беспомощно и сразу.
От легкого сквозняка пламя его свечи на мгновение качнулось вбок. Малкольм машинально посмотрел на него, и тут же в поле его зрения поплыло крошечное трепещущее пятнышко света – зерно его авроры. И в глубине души проклюнулся маленький росток облегчения и надежды.
– Вы ошибаетесь насчет ребенка, – сказал он и сам поразился тому, как спокойно прозвучал его голос.
– Ошибаюсь? И в чем же?
– Вы думаете, что она – ваша дочь, но это не так.
– Но и ты ошибаешься тоже.
– В этом – нет. Она дочь лорда Азриэла и миссис Колтер.
– Это ты ошибаешься, если думаешь, что она мне нужна. А вдруг я охочусь за Элис?
– Не давай ему втянуть себя в разговор о том, чего хочет
Малкольм кивнул – она была права. Потом он вспомнил записку из желудя.
– Мистер Боннвиль, а что такое поле Русакова?
– Да что ты можешь об этом знать?!