Присев на корточки рядом с лодкой, Малкольм натянул одеяло на плечи Элис и подоткнул его под голову Лиры – аккуратно, чтобы той было чем дышать. Пан в обличье садовой сони свернулся клубком между кошачьими лапами Бена, и оба спали крепким, беспробудным сном.

Малкольм повернулся к Асте:

– Ты устала?

– Как сказать. Не то чтобы устала… Скорее, уже просто не чувствую усталости.

– И я.

Островок был размером с пару теннисных кортов и в самом высоком месте поднимался над водой не выше, чем в половину роста Малкольма. И на нем действительно не было ничего, кроме камней: ни травинки, ни деревца, ни кустика, ни даже мха или пятен лишайника. Как будто не остров, а кусок луны. Малкольму и Асте хватило минуты, чтобы обойти его весь кругом, хотя шли они медленно.

– И никакой больше земли отсюда не видно, – заметил Малкольм. – Как будто мы – в открытом море.

– Ага, только вода течет. Паводок еще не кончился.

Они сели на камень и стали смотреть на воду – гигантское черное зеркало, полное звезд и озаренное сиянием двух лун: той, что в небесах, и подводной.

– А мне эта ведьма понравилась, – сказал Малкольм. – Наверное, мы больше никогда ее не увидим. У нее были лук и стрелы, ты заметила?

– Она сказала, что нашла то, что искала. Как по-твоему, она имела в виду нас?

– Да ты что! С чего бы это она отправилась за нами в такой далекий путь? Нет. Наверняка у нее есть дела поважнее. Она ведь королева. Жаль, что она так быстро улетела. Можно было бы поспрашивать у нее про всякое.

Они еще немного посидели, и, наконец, глаза у Малкольма начали понемногу закрываться. Вокруг было тихо-тихо, весь мир покойно дремал, и Малкольм понял: несмотря на то, что они с Астой сказали друг другу насчет усталости, он на самом деле устал, как никогда, и хотел только одного – лечь и забыться.

– Давай лучше залезем в лодку, – предложила Аста.

Они забрались в каноэ, убедились еще раз, что Элис и Лира устроились удобно и безопасно, и тотчас погрузились в сон.

Ночью Малкольму снова приснились дикие псы – его свирепая стая. Морды у них были в крови, уши рваные, бока покрыты шрамами; у многих не хватало зубов. Глаза их бешено горели, из пасти капала слюна. С воем и лаем они носились вокруг Малкольма кругами, и накатывали волнами, и прыгали, чтобы лизнуть его в лицо, и тыкались головами в ладони, и терлись об ноги, и покорно склоняли головы перед Астой, принявшей в этом сне обличье кошки… Огромный, мятущийся клубок собачьего неистовства – и он, Малкольм, его сердце и средоточие. И, как и в прошлый раз, он не чувствовал страха. Не чувствовал ничего, кроме звериной радости, – ничего, кроме восторга, который длился и длился без конца.