Гнилой безымянный холм посреди пустыни впитывал его кровь и дыхание. Буря смоет его жизнь, словно ее и не было, за сотни кругов солнце высушит его, и зубы с клювами заберут остальное.

Я согнулась, меня мутило. Я хотела упереть руки в колени, но левое плечо не выдержало и малейшего давления. Я выгнулась, отклонила голову к небу. Дождь стучал по щекам, глазам и языку, мой рот был открыт. Я не сразу поняла, что кричала. Я не знала, что. Не знала, почему. Просто жуткие эмоции во мне изливались в бушующую бурю.

Сажа оказалась на языке — дождь смывал краску и грязь двадцати лет, оставляя следы на коже. Я словно лишалась брони. Вода проникала под пряди, стекала по коже головы. Я хотела сорвать одежду, оголить кожу под ливнем, чтобы он пропитал меня до вен и очистил.

Но я не стала этого делать. У меня были дела.

Мне нужно было быть кое-где, но уже не тут.

Я опустила взгляд. От дождя песок вокруг Доба потемнел, его кровь было едва видно. Мой щит тоже был без пятен, две квадратные дыры остались в изогнутом металле. Я чуть не бросила его вместе с мечом в его шее, но это казалось глупо, и это было как вырезать имя рядом со смертельной раной. Я шагнула вперед, голова кружилась, будто я была немного пьяна. Я вытащила меч из его шеи. Он приподнялся, пока я тянула, словно был готов встать, но когда меч покинул его, он упал на землю. Желудок булькал желчью. Я вытерла клинок об его рукав.

— Я послушаюсь твоего совета, Доб, — сказала я. — Можешь забирать дорогу. Мы с солнцем идем в Пасул, а потом на восток.

Я пошла вверх по склону, медленно, шатаясь, потому что ощущала себя сразу легкой, как ветер, и тяжелой, как булыжник. Я подняла шляпу по пути, стряхнула с нее грязь и опустила ее на мокрые дреды. Я огибала сосны, направляясь к Крысу, сжавшемуся возле Джемы. Я забралась на нее и повела вниз по склону.

Я приподняла шляпу, когда мы проезжали мимо Доба, а потом погнала Джему в Пасул, не оглядываясь.

43

Тамзин

Пасул был размыт дождем, темный, как в сумерках, под тучами. Веран остановил лошадь у знака города, но не миновал его. Он повернулся в седле и смотрел на равнины, выглядывал Ларк. Я ощущала, как колотилось его сердце, своей спиной.

— Она… будет в порядке, — сказал он с дрожью в горле. — Да… она будет в порядке.

Я вытащила руку из-под плаща и похлопала по его колену. Это было ближе всего к утешению — даже если бы рот не пострадал, у меня не было сил на что-то еще.

Он взял себя в руки и повернул лошадь к знаку. Пасул располагался на небольшом склоне, и город постепенно поднимался перед нами, мерцая огнями сквозь дождь. Мы хлюпали на главной улице. Почта занимала основную часть нижнего района города, окруженная мастерскими, сжавшимися под дождем, блестящими от капель. Кареты стояли под длинным навесом длинной вереницей. Никто не уезжал в такую погоду.