Он приоткрыл рот, словно хотел заговорить, но ни звука не вылетело. Он вытер кровь со щеки. Где-то снаружи за дождем слабо зазвонил колокол, но не так, как раньше. Мы оба пришли в себя.

— Тамзин, — сказала я.

Он кивнул.

— Нужно идти.

— Ты можешь встать?

— Да… а ты?

Помогая друг другу, мы поднялись на ноги, стараясь не порезаться еще сильнее об осколки на полу, глупо пытаясь убедиться, что другой мог стоять, не замечая свои боли.

Без предупреждения мы встали, держась за руки, лица разделяли дюймы. Веран понял это одновременно со мной, и я ощутила, как его тело застыло. Он вдохнул, его лицо было чуть ниже моего. Он поднял взгляд. Я вспомнила утро в Моковике, когда я проснулась и увидела его так же близко.

Он сглотнул.

— Я тебя бросил, — сдавленно и тихо сказал он. — Я все испортил, а потом бросил тебя.

— Все хорошо.

— Прости, — сказал он. — Мне так жаль.

— Все хорошо, Веран, — я не знала, как коснуться, чтобы утешить, неловко сжала его локти, а потом плечи. Он вдохнул, его пальцы задели мое запястье, а потом опустились, коснулись моего рукава, а потом пригладили его тунику, заляпанную кровью.

И я хотела поймать его дрожащую ладонь, сжать ее и держать между своими ладонями. Я хотела и кое-что еще, я не могла это понять.

Но колокол все еще звонил, и дождь все еще стучал снаружи. И когда я посмотрела на открытую дверь, он отошел на шаг с почти виноватым видом. Еще вдох, и он склонился и подобрал два обгоревших письма. Он осторожно спрятал их под тунику.

— Поможем Тамзин, — сказал он.

Я кивнула, и мы пошли к двери, и хоть мне хотелось поскорее попасть к Тамзин, я невольно ощущала, как что-то оставила позади.