Новость предстояло как-то осознать.

Георг фон Раух сохранял непроницаемое выражение лица. Он прошелся по комнате, подал отцу Георгию стакан с водой, почистил апельсин, разломал на дольки и предложил епископу угощаться.

— У вас есть еще одна блестящая догадка, Ваше преосвященство, — сказал кавалергард. — Это не вопрос, это утверждение.

— О чем? — простонал охранитель, почти не приукрашивая свой вид старого измученного человека.

— О принцах. Бельский не при чем, несмотря на проявившееся благословение. Кстати, любопытный момент, его ближайший коронованный предок — прадед. Либо у нас очередной бастард, либо кровь Мстислава проявилась через пару поколений. Но это сейчас не важно. За Бельским присматривают с прошлого лета, никаких контактов с церковниками у него не было. Не годится бывший Кентавр Гарца в кандидаты на имперский трон при протекции жадных до власти иерархов. Он сейчас вообще мало на что годится… Тогда кто?

Отец Георгий молчал.

Фон Раух преувеличенно-тяжело вздохнул.

— Вы всерьез считаете, что я кинусь отрывать голову благословленному?

— Я вас боюсь, — спокойно сообщил охранитель. — Поджилки трясутся. И глупею сразу же, как вас вижу. Оставьте старика.

Вечером, когда Казимир (теперь — навсегда Казимир) ускакал на дареном жеребце, гвардейцы разместились кто в палатках у стен замка, а кто в деревне, а отец Георгий наконец-то забылся беспокойным сном, Элиза отправилась искать Герду. Кошка часто куда-то забиралась, но теперь, когда ползамка лежало в руинах, Элизе не хотелось надолго выпускать ее из поля зрения.

Она привычно обошла самые любимые кошкой закоулки, но обнаружила в своей постели. Пятнистая тонколапая кошечка уютно устроилась в компании со смутно знакомым большим черно-белым котом. Они лежали неподалеку друг от друга на шерстяном покрывале и выглядели очень мирно. Кот повернул голову к Элизе, зевнул, потянулся и снова свернулся клубком. Блеснул серебристый ошейник — аксельбант.

Элиза погладила обоих и спустилась вниз.

Пора было поговорить с… отцом?

Кавалергард стоял у развалин стены. В лунном свете его лицо казалось мертвенно-бледным, как будто вылепленным из серого воска. Элиза стояла неподалеку и не решалась подойти ближе, заговорить, спросить…

— Это были, наверное, самые безумные недели в моей жизни, — негромко сказал фон Раух, так и не обернувшись к Элизе. — Нужно было тайно доставить Ульриха за перевал и как-то там устроить. Елизавета занималась организационными вопросами и деньгами, я был охранником… Не знаю, что на нее нашло. Может быть, действительно вспышка, как она говорила? Или блестящей фрейлине стало скучно в дороге? Или, может быть, хотелось позлить вечно ноющего Ульриха? Я не знаю, — повторил он. — Скорее всего, все вместе. Мы спокойно доехали до Гнездовска, мне нужно было возвращаться в Империю, а она осталась завершить дела. А потом было известие о смерти. Не буду врать, что обезумел от горя, скорее это было недоумение — как так? Такая молодая, полная жизни, сил… И гроб. У меня мысли не возникло, что есть ребенок, я был уверен, что бесплоден. Елена Лунина на похоронах была с огромным накладным животом, а через пару дней они с мужем объявили о рождении дочери. Никому и в голову не пришло, что ты — дочь Елизаветы. И… моя. Я понял, только когда ты лихо телепортировалась в ратуше. Надо сказать, это стало большим сюрпризом.