Ветер прикрыл глаза рукавицей. Наверное, не знал, каким ещё словом огурника укорить, чтоб дошло. Помолчал, отнял руку, спросил:

– А не высоко ли занёсся? С боговдохновенным стихотворцем вздумал тягаться?

Опёнок потупился:

– Воля твоя, учитель… ни с кем я не тягался. Полюбилось… вот.

Слова упали в тишину. Ветер отвернулся и как будто забыл про ученика.

После очень долгого молчания, ни дать ни взять решившись, он глухо проговорил:

– Тот витязь положил начало долгой веренице мужей, отмеченных и не отмеченных славой… Бояре Нарагоны, возводившие свой род к подвигу чести, уже через несколько поколений вовсю плодили крапивников. Небрачным сыновьям было принято вручать имена, крепить ими семью, но очередной Свард, по прозвищу Крушец, оказался слишком надменным.

Ворон смотрел во все глаза. Учитель явно очень хорошо знал, о чём говорил.

– Он нёс родовой щит со скалой и мечом. Он держал расправу в городе у холмов и самозаконно правил у себя в замке. Одна молодая холопка вздумала противиться его прихоти. Он повалил её на пол в стряпной… и не пожелал признать сына насилия. Трое единокровных никогда не называли пригульного братом, только рабом. Когда он подрос, мать продали на сторону, а байстрюка сбыли в котёл.

– Почему? – выдохнул Ворон.

Ветер ответил со злой усмешкой, сквозь зубы:

– Наверное, Свард не хотел побочного отпрыска, обещавшего стать умнее и сильнее законных.

Ворон слушал, чувствуя, как меняются местами морозная земля и тёмное небо. Собственные беды представали детскими горестями, ничтожными и смешными. На что жаловаться тому, кто был зачат в любви?..

– Боярский ублюдок выдержал обучение на воинском пути, – очень ровным голосом продолжал Ветер. – В свой срок он пролил кровь и назвался тайным воином Справедливой. Не иначе как по Её изволению первым орудьем пригулыша стало отнятие жизни красного боярина Нарагона. К тому времени Свард успел оплакать наследника. Его не каждый день видели трезвым. Псари нашли господина лежащим в ручье. Никто не заподозрил убийства.

Ворон молчал, пытаясь в густеющих сумерках рассмотреть лицо учителя. Вот теперь он почти догадался, и от этой догадки затрепетала душа.

– В награду, – по-прежнему бесстрастно произнёс Ветер, – мне позволили отыскать мотушь. Так я выполнил то, в чём поклялся при расставании… но она уже была такой, какой ты её видел. Я же, к несчастью, с годами стал похож на отца. Мотушь приняла меня за боярина… – Ветер махнул рукой, добавил совсем другим голосом: – Ей бы понравилась твоя песня.

Отвернулся, лёг поудобнее, натянул куколь, опустил щёку на самострел. Ворон остался в одиночестве смотреть сквозь темноту. Ощущение было такое, словно учитель едва не поддался чувству, побуждавшему длить рассказ, но в последний миг передумал.