«Лишь однажды!»

Собрался бежать – неча лежать!

Это мама говорила. Мама, которую Ознобиша не видел убитой. Ему солгали о её смерти. Нужно только добраться туда, где она его ждёт.

Он долго ворочался в темноте, ища лаз наружу. Искромсанные пальцы тыкались во всё подряд, за всё задевали. Нашарив выход и с горем пополам откопавшись, Ознобиша не сразу набрался мужества выглянуть. За хрупким ледком, за пятнышком тусклого света притихло с наведёнными самострелами всё моранское воинство. Высунь голову – обрушат издевательский хохот. В десять рук отберут поманившую было свободу. Опять распнут на колоде…

У обломанной ёлки было тихо и пусто. Медленная тащиха затягивала следы трёх пар лыж.

«Это они меня принесли?..»

Люди топтались, спорили у закиданной снегом норы, потом разошлись. Двое прямо, третий назад. Ознобиша немного постоял, соображая, где юг. Лес узнать он так и не смог, но расположение притона помнил отлично. Успел заметить, откуда шли тучи, когда…

Взгляд цвета зеленоватого льда, чужой, безразличный…

Лучше не вспоминать. А то хоть ныряй обратно в заломок, покрепче жмурь глаза и не открывай больше.

«Нет. Я не сдамся. Я выживу. Я вернусь в Выскирег. Я ещё свои разыскания Эрелису не поднёс…»

Тёплый кожух, наверно, был прежнему хозяину по колено. Ознобишу кутал до щиколоток, как шуба. На ногах лыжи, в кузовке за плечами какая-никакая еда, почему не дойти? А если из правой руки то и дело бьют огненные сполохи, так это пустяк.

«Я смогу. Я делаю первый шаг: долгий путь уже чуть короче. Меня книжница ждёт. Царевна соскучилась…»

В памяти нарывом сидели боль и отчаяние узилища. Вот он, плача, ощупывает больную руку здоровой. Вот наверху торопливо сдвигается крышка, он вскидывает голову: уже?!. В слабых отсветах мелькает быстрая тень. Слетает вниз, и за нею – долгая тьма…

…Чистый мороз льётся в горло, гоня могильный душок…

«До сих пор было всутерпь, значит, выдержу и ещё. Никому меня не сломить, пока сам не сломаюсь…»

Десяток саженей Ознобиша двигался по лыжнице. Потом соступил. Влез в чащу, обрушил за собой снег. Тащиха взялась размыкивать рыхлую груду, заносить след. Лыжи легко и мягко шли по уброду, неглубокая ступень быстро сглаживалась, исчезала.

Одолев первую версту, Ознобиша начал верить, что вправду свободен. На широком бедовнике метелица гуляла вовсю. Девы-снегурки в жемчужных клубящихся ферезеях бегом возвращали расхищенные листы, выкладывали по порядку. Ознобиша стал перечитывать записи, влёт исправлять незримым писа́лом.

– Чего ради было увозом увозить да в пути убивать, – гадали меж собой девы, – а после взять запросто отпустить?