– В заливе мёртвого брось, никто не увидит, – взялся он отстаивать то, чего сам боялся. – А здесь путь торный. Едущим назидание. И сын твой сказал… кого-то несли…
Девка осмелела, подала голос без спросу:
– Так не сюда несли, господин. Отсюда прочь.
– Цыц! – рявкнул Непогодье. Видать, тоже стало не по себе. – На что им разбойника своей казнью казнить?
– А он им за приёмыша. Раньше в Пятери жил, от учеников по лесу бегал.
Вдовец не нашёлся чем возразить. Бедовник закончился, дорога пошла лесным косогором, огибая плечо холма, всё коварней клонясь к наружному краю. Идти становилось трудно, опасно. Галуха неволей вообразил, как заносило на быстром ходу его чунки.
Скрип-скрип, размеренно постанывало впереди. Скрип-скрип…
Ещё было слышно, как взвизгивали, скулили собаки.
Открывшийся спуск показался Галухе едва одолимым. Неугас с упряжкой как-то съехал, даже, кажется, уберёг привязные санки, но Галуху ждала здесь верная гибель. Пониже присесть? Вовсе лыжи скинуть, на заду проскользить?.. Стало даже не до мертвеца, висевшего внизу над обрывом.
Непогодье сошёл вниз упором, девка спорхнула.
Порывы трогали дерево, ветка раскачивалась под тяжестью, задевала соседнюю, исходила человеческой жалобой. Скрип-скрип…
Неугас примеривался к петле, затянутой кругом ствола.
– Снимем, отик? И мёртвому упокой, и вервие заберём на удачу.
– То-то будет удача, настигнут да в поклаже найдут! – раздумывая, как поступить, ворчал Непогодье.
Галуха же с облегчением видел: на дереве, задрав беспалые руки, висел не рыжак. Волосы, смёрзшиеся в сосульки, казались старчески серыми. Чей, за что? Не хотелось даже гадать, какую вину пришлось отвёрстывать смертнику. Кто-то будто правил острый ножик, в охотку испытывая лезо. А не восставай противу Царицы! А не зли Её верных!
Скрип-скрип, горевала ветка. Скрип-скрип…
– Батюшка… – подала голос Избава.
– А ты что на срам глаза лупишь? – сорвал досаду Непогодье. – Ишь, волю забрала! Ступай вперёд, сказано, не куриного ума дело!
– Батюшка… – повторила неслушница. – Так живой он ещё…
– С чего взяла, дура?