– Как тебя красные боярыни ревновали…

Кука откинулась на подушки. Закрыла книгу-сердечко. Мечтательно улыбнулась:

– Ещё б им ревностью не пылать, если в них самих мужьям ни глазу радости, ни беседы разумной, ни на ложе восторга! А тут мы, сударушки-посестре́и. Речи ласковые, краса ненаглядная, утехи неутолимые.

Бабы слушали. Пытались вообразить просторные каменные чертоги. Парчу, бархаты, дорогие меха. Тонкие пищи, сладкие вина, царское слово над пиршественным столом. Праздные дни боярынь, отдавших рабыням бесконечные заботы женства: кормить, одевать, шить, прясть, обстирывать.

– Да что ревность, нам эта беда как с гуся вода. Вот помню гадюку злосердую… жёнку Ардарушки моего, красного боярина Харавона. Ядом чёрным надеялась меня погубить! За красу лица, за разум светлый, за доброту! Другой бы от неё не спастись…

– А ты, матушка?

– А я с вами сижу, безгодными. Порно было Харавонихе лютовать: муж её позабросил, за меня поединком драться собрался!

– Да с кем бы?

– С праведным царевичем Гайдияром, ныне четвёртым в лествице. Ох, очами сверкали… Ковшик дайте сюда, беспутки. Пусть стынет.

О том, как мимоезжий праведный загляделся, готова хвастать почти всякая баба. Кука говорила совершенно обыденно.

– И… ты-то что, матушка? – спросила самая смелая. – Кого избрала?

Кука вдруг спрятала лицо рукавом. Грудь всколыхнуло рыдание.

– До них ли мне было, дуры! Когда лютая змеища моё дитятко златокудрое извела…

В шатре долго было тихо. Наконец раздался робкий голосок:

– Дальше-то что, матушка?

– А что дальше. Боярин обратно к жёнке притёк. А Гайдиярушко, соколик мой, по сию пору так и не женился.

Остывающая смесь во внутренней чашке стала бурой, гладкой, жирно блестела. Кука милостиво поманила одну из малох:

– Ну-ка, сядь ближе, головушку подними… Глазки прикрой.

У друженки подглаваря Марнавы было широкое простое лицо, кожа рыхлая, в чёрных точках от редкого мытья и костровой копоти. Боярыня обмакнула палец в тёплый липо́к. Оставила щедрую черту на подставленном лбу, обмазала нос, подбородок, одну щёку, другую.

– Вот так. Не тронь, покуда не высохнет.