– На то, надолба, что матушка боярыня затворилась, ни ест, ни пьёт, плачет о чём-то и нас тяжкими словами прочь гонит, а твой Лутонюшка любимец её.

– Ну… Порты вот допру…

– Какие порты, дело жданок не терпит!

– А мне для вашего спеха бельё в потёмках катать?

– Мы радеем, чтоб матушка не печалилась.

– А я – чтоб ей же в чистом ходить!

Пока уламывали Чагу, Лутошка в шатре завалился на тюфяк. Пришлось вместо тёплых объятий снимать валенки с сушила. Лутошка ругмя ругал глупых баб, но Кука ему вправду благоволила. Он думал вначале – за рассказы про Кудаша.

Недовольный Телепеня потягивал пиво.

– Без меня моему серебру тускнеть не даёшь, а теперь и при мне ввадился? – нахмурился он при виде Лутошки, но из полога долетел всхлип, и вожак сменил гнев на милость: – Ладно уж. Иди утешай.

Кука сидела ко входу спиной. Горестно раскачивалась, бормотала невнятно. Лутошка осторожно присел на корточки:

– Матушка боярыня, чем тебе послужить?

Она чуть обернулась. В щёлку платка смотрел докрасна воспалённый глаз, туго подпёртый затёклой, свекольно-синей щекой.

Разговор у Десибрата

Разговор у Десибрата

– А я правского войска у старших братьев не попросил, – вслух каялся Злат.

На лавке беспомощно распростёрся его сверстник. Лежал укрытый меховым одеялом, хотя в большой избе Десибрата было натоплено. Голову с плечами подпирала подушка. Деревянная нога валялась на полу отстёгнутая. Парня звали Коптелкой.

– Выжил как? – спросил Ворон негромко.

– Сивушка телом прикрыл. Заслонил от снега текучего. Потом… остывал долго…

Застарелое страдание лишало мир очертаний. Моранич качался против света серый и чёрный, лицо узким пятном, по волосам ручейки жара. Больше ничего: единственный глаз Коптелки исходил слезами, умаешься вытирать.

– Сивушка?