Ознобиша ждал сырой затхлости, но из короба веяло лишь старыми книгами, кожей, свечками, чуть-чуть дёгтем… По стенкам виднелось немного плесневой черноты, но и та – хлопьями, давно иссохшими, безобидными.

Книги, грамотки, свитки… Почти полтора десятка лет они не видели света, не знали человеческих рук.

– Куда выкладывать велишь? – спросила Эльбиз.

Ознобиша напряжённо хмурился:

– Погоди… сперва приглядимся…

«Станут ли в таком сундуке что попало хранить?..»

Его взгляд почему-то упорно возвращался к одному облупленному уголку, казавшемуся из-под стопки у самого тла. Так бывает: войдёшь в изобильную лавку и среди пёстрых богатств не можешь покинуть простенькой чашки… Может, роспись на обветшалом окладе внимание привлекла? Рука в красном рукаве, сжавшая унизанный бубенцами колпак?

После того как Ознобиша, глядя прочь и думая о стороннем, третий раз положил на прежнее место пачку записей о продажах вина, царевна легла животом на край сундука. Выудила книгу, сунула райце:

– Читай уже, что ли! Сил нет смотреть, как слюни пускаешь!

Ознобиша жадно вгляделся… Узнал, ни разу не видев. Беспамятно бросил всё, что держал, – и схватил «Умилку Владычицы».

Это была родная сестра той, про которую, прижавшись под одеялом, на ухо рассказывал Сквара… Милостивая Богиня шествовала в окружении скоморохов. Свирели, бубны, пыжатки… даже гусли, воздетые в упоённом размахе. Морана взирала на игрецов улыбаясь, как мать на детей, охочих до шалостей, но от этого ничуть не меньше любимых. Ознобиша раскрыл книгу посередине, спеша прочесть песни, созданные не чуравшимися шуток жрецами…

Не смог разобрать ни словечка.

Краснописные буквы ползли с места на место, вихрились палой листвой, складывались в простой и страшный узор. Кровавое тело, вздёрнутое на дыбу. Листки, исполненные вот этими строками… приколотые на груди, скомканные под ногами… Подземная книжница со всем содержимым исчезла за небоскатом. Ознобиша вновь стоял у чёрной стены, под корявым суком, простёртым через дорогу. Глядел в глаза обречённику, сжимал самострел… и уже не отвести, не отнять готовой впиться головки…

– Мартхе!

Лихаревы лапы на плечах утратили нещадную хватку, обернулись заботливыми руками царевны.

– Мартхе… братёнок…

Понадобилось же ей произнести последнее слово, без которого он ещё как-то крепился. Услышав – больше не смог. Зажмурился что было сил, опустил голову, почувствовал, что слабеет.

Царевна росла с воинами. Знала, как поступать, когда побратима ранит стрела.

– Ты сядь, Мартхе. Я здесь.

Он послушно уселся.