Как и следовало ждать, ещё прежде срединной хоромины тучному ходоку потребовался роздых. Сев на пустой бочонок, он немало удивил Ознобишу вопросом:

– Я смотрю, ты покинул котёл, но не обычай котла. Мезоньку вот прикормил, помощником сделал… Небось и грамоте учишь?

Царевна Эльбиз притихла за спиной Ознобиши.

– Пытаюсь, – весомо ответствовал тот. – Правда, малец пока больше на кашу облизывается, не на книги.

Сзади его незаметно ткнули крепеньким кулачком.

– А верно ли, друг мой, говорят про тебя, будто ты по рождению дикомыт?

Ознобиша улыбнулся:

– Это лишь кривотолки. Мне показалось проще использовать их, чем бесконечно оспаривать. Я решил, пусть люди видят то, что им хочется видеть. Я не особенно грозен, а дикомытов в городе опасаются.

Хранитель вздохнул. Упёрся пухлыми кулаками в деревянное донце. Вставать страсть не хотелось.

– Ты рассудителен, как и надлежит райце. Однако синеглазого племени здесь не просто боятся. Слышал, что случилось третьего дня? В калачной пекарне, что над исадом, печь разбили. Чтобы, значит, заречным духом больше не веяло. А кто скажет «Коряжин» – на улице бьют. И порядчики не вступаются.

«Какое вступаться, если сам Гайдияр спит и видит Коновой Вен воевать…»

Хранитель слез наконец с бочонка. Повёл дальше. Ознобиша и царевна свернули за ним в тот самый ход, что показывал Машкара, а там – в покойчик, где якобы таились чудесные «репки и репейки». Здесь хранитель остановился у большого сундука. Похлопал по крышке:

– Вот, как мне кажется, достойное испытание для твоей смекалки, правдивый райца. Добытчики грамот втащили сюда этот короб и замкнули, наполнив спасёнными книгами. Почтенный Ваан, конечно, тоже здесь был, но не запомнил, как срабатывает замок, до того ли им было! Я приступался… сломать проще. Осилишь – владей. Никто случайно не покусится.

Скрыня была из вощёной кожи, гладкой и жёсткой. Ознобиша не заметил, как вышел толстяк. Уже ползал кругом, ища спрятанные запоры. Не находил ни скважины для ключа, ни живой пуговки, сулящей пружину.

Царевна примерилась лезвием к щели под крышкой. У боевого ножа обушок был толст, не влезал. Ознобиша уселся, держа светильник перед собой.

– А уж хранитель, видать, тем печным калачам был первый едок, – проворчала Эльбиз. – Ишь взгоревал. Ему, случаем, не Гедах имя? Как Пузочреву?

Ознобиша рассеянно отозвался:

– Мыслю, в черевах несогласие… Иные от маковой росинки добреют…

С крышки вдоль расписного бока свисал железный язык. Конечную петельку держали клювами сразу две кованые жар-птицы. Сдвинуть их пальцами не получалось даже на волосок. Птичьи лбы были сжаты настолько плотно, что ржавчина цвела единым пятном. Крутые загнутые шейки, простёртые крылья… Узор выглядел единым целым, напоминая бочки из срединной хоромины, воздвигнутые прямо на месте.