Юла дернула одеяло на голову и застонала. Вздохнула, нехотя села.

– Ну ночь же, глухая ночь, – тихо упрекнула она. На ощупь разыскала бинты, подтянула ближе корсетный пояс. Повернула будильник с фосфорными стрелками. – Три часа, три! Усердные грабители, и те дрыхнут. Яр, ну не надо…

– Я спрашивал твое мнение? Просто бинтуй.

В ответ – лишь скорбное сопение. Отмолчала, на сколько хватило упрямства, затем поднялась, пошла и зажгла свет. Вернулась. Бинтовать принялась нарочито усердно, с невнятным шипением вместо своих милых присказок – «утречко», «твое сердце ровнее ходиков»… Обычно Юла просыпается первой, и, прижавшись ухом пониже ключицы, слушает пульс. Трется носом. Она в повадках – кошка. Ласковая, очень ласковая, навязчиво ласковая… и готовая в любой миг вывернуться из-под руки.

Появление в доме женщины – стихийное бедствие, – глубокомысленно сказал однажды Норский. С некоторых пор он сыплет изречениями. Не скрывает, что слова чужие, но чьи? Спрашивать бесполезно. Деда Норского не сломили злодеи из банды, где он год был – за своего, покуда не выследил высокого покровителя и всех его сообщников. После впустую бились дознаватели тайной полиции, то ли купленные, то ли урождённые идиоты… Не просто так кличка у внука – Лом. Хоть гни его, хоть руби, проку не будет. Зато если сам на что нацелится – расколет, взломает, свернет!

Яркут поморщился. Некстати сравнения: и без них спина болит. Бинтовка должна помочь. Но Юла проснулась заведенная, и кто виноват – понятно. Отговаривать бесполезно, она того и ждет. Попрёков заготовила вдоволь, чуть не лопается от них, невысказанных.

После особенно резкого движения бинтовки Яркут прикусил язык, зарычал… и смолк.

– Обезболивающее, – забыв злиться, умоляюще предложила Юла. Движения стали мягче. – Есть слабое, не опасное. Яр, давай накапаю, а? Немножечко. Можно втереть в кожу, вовсе безвредно.

– Не так уж мне плохо, – соврал Яркут, с ненавистью глядя на столик у изголовья, сплошь заставленный баночками с порошками и пилюлями. Привыкать к любой дряни, якобы не вызывающей привыкания, он не желал. Довольно и лета, прожитого в полубреду. Сейчас память о том лете не различает явь от морока, живых гостей – от сонных видений… – Юла, не сопи. Все терпимо.

– Ну-ну. «Все терпимо!», сказало яблоко ежу, пока верхом каталося, – хмыкнула Юла.

Яркут благодарно кивнул. Боль и вправду – колючий ежик. Юла не подначивает, она советует: отвлекись, хотя бы через злость. На кого бы озлиться? Ага: пригождается Норский, не зря о нем подумалось! На него можно злиться неустанно. Василий – один из лучших выпускников корпуса. Как он посмел отказался от всех заманчивых назначений! Видите ли, решил остаться при советнике и учить младших. Несказанное вслух яснее слов: пожалел больного. Подставил плечо, будто его просили! И, странное дело, тайная полиция забыла о строптивом выпускнике, прочие ведомства тоже отозвали свои запросы. Хотя чего странного: Курт поучаствовал, если не сам Егор.