Я задавался вопросом, что будет с ней, когда она вырастет, а мы постареем? До того вечера, когда она удивила меня, запомнив двадцать семь предметов за один раз, я считал, что она знает очень мало слов. И только недавно я стал мудрее и научился наслаждаться ее существованием. Наконец-то я расслабился и стал радоваться удовольствию, которое она приносила матери. Страшные бури разочарования сменились безмятежным смирением. Би — просто Би и ничего большего.

Но теперь Би ясно разговаривает со мной, и мне стало стыдно. Прежде я вылавливал в ее бормотании слова как золотые монеты. Сегодня я почувствовал огромное облегчение. Пусть немного, но она может говорить. Почему стыд? Мне стало стыдно, что внезапно любить ее немой стало гораздо проще.

Я подумал о старой басне и решил, что выбора у меня не было. Я взял быка за рока. Но осторожно.

— Ты не любишь разговаривать?

Она слегка покачала головой.

— Значит, ты не разговаривала со мной, потому что…

Опять вспышка бледно-голубых глаз.

— Не надо было говорить с тобой. Была мама. Мы много были вместе. Она слушала. Даже когда я плохо говорила, она понимала меня. Она понимала все без слов, которые нужны тебе.

— А теперь?

Ее маленькие плечи отвернулись от меня, корчась в беспокойстве.

— Теперь надо. Чтобы оставаться в безопасности. Но раньше безопаснее было молчать. Чтобы слуги привыкли. В основном они хорошо относятся ко мне. Но если я вдруг заговорю с ними, как сейчас с тобой, если они подслушают, как я говорю, они станут меня бояться. А потом решат, что я угрожаю им. И взрослые тоже станут опасными.

Тоже? подумал я. Я сделал попытку.

— Как и дети.

Кивок. Не более чем, но и без того все было ясно. Конечно. Она такая способная. Такая большая. Этот голосок, выговаривающий такие взрослые слова. И так страшно слышать эти рассуждения, будто передо мной Чейд, а не моя маленькая дочь. Я думал, она будет говорить по-детски, я бы обрадовался простой логике ребенка. Вместо этого маятник качнулся в другую сторону, и от смирения перед немотой дочери я перешел к страху, что она невероятно сложная и, возможно, даже двуличная.

Она посмотрела на мои ноги.

— Теперь ты немного боишься меня.

Она склонила голову и сложила ручки на скрещенных ногах, ожидая моей лжи.

— Беспокоюсь. Не боюсь, — неохотно признал я. Я пытался найти правильные слова, но не мог и остановился на: — Я… поражен. И немного расстроен, что не догадывался о твоей способности так говорить и думать. Это нервирует, Би. И все же люблю я тебя намного сильнее, чем боюсь. Со временем я привыкну к… к настоящей тебе.