Вернулся капитан Роустеров и сообщил, что ни на главной дороге, ни на соседних тропинках никто не помнил отряд солдат и вереницу больших саней. Он был явно разочарован, что никто не заработает награды от Чейда, но нас уже не могли удивить его новости. С каждым доказательством того, насколько хорошо было продумано и нападение, и побег, мое сердце сжималось. Я почти уверился, что захватчики — это Слуги, о которых говорил Шут. Он сказал, что в поисках нежданного сына они не остановятся ни перед чем.

— Но зачем забирать наших дочерей? — спросил Чейд, сделав перерыв между опросами жертв нашего чая.

Я высказал свою лучшую идею.

— Заложники. Они думают, что мы знаем, где находится тот, другой ребенок, и поэтому взяли наших детей в заложники. Если я прав, они скоро пришлют какое-нибудь сообщение, предложат обменять их на мальчика, которого ищут.

Чейд покачал головой.

— Они должны были сразу его послать. Или оставить здесь, чтобы мы нашли его. Зачем так хорошо прятать следы, если они хотели просто напугать нас? И зачем увечить Шайн, если они надеются вернуть ее? Зачем относиться к Би как к принцессе и красть Шайн будто трофей?

— Булену показалось, что они решили, будто Би — и есть тот самый мальчик. Нежданный сын, — добавил я.

Он удивленно поднял брови.

— Думаешь, это возможно? Твоя дочь так похожа на мальчика?

— Не для меня, — коротко ответил я. Затем все-таки пришлось разъяснить: — Но она не любит украшения и кружева. И вообще не самая женственная из маленьких девочек.

Я вспомнил ее в тунике и штанишках, с грязными коленками. Ее короткие волосы, обрезанные во время траура.

— Мне нужно вернуться в Баккип, — заявил я неожиданно даже для самого себя.

— Зачем? — спросил Чейд.

— Я должен поговорить с Шутом. Нужно рассказать ему обо всем, что здесь произошло, о людях, побывавших здесь и узнать, представляет ли он, чего они хотят и куда они могут увезти наших дочерей. Сомневаюсь, что из моих слуг ты выжмешь еще что-то новое.

Я не хотел думать, что мне просто страшно услышать, что вспомнят кухарки, особенно маленькая Эльм. Некоторые конюхи, выпив настой и обретя воспоминания, могли только бессвязно бормотать. Бесшумная резня в конюшне уничтожила несколько семей. Когда большинство очнулось от этого ужаса, бесконечное забудь, забудь, забудь стало тише. Даже те, кто еще не получил своей дозы, начали беспокоиться, а когда человек, входящий в мой кабинет, начинал плакать, а затем замолкал, истощенный, запах страха в поместье становился все сильнее. Бродя по дому, я замечал, как слуги рассматривают выломанные двери или изрубленные гобелены, привыкая к тому, что они пережили, забыли и теперь вспоминают заново.