Когда я решил, что снова укрылся за стенами, то ощутил, как стонет все тело.
Несколько швов оказались слишком тугими. Их тянуло от малейшего изменения выражения лица. Все остальное во мне болело, и я внезапно ощутил себя ужасно, безудержно голодным.
В дверь постучали, но прежде чем я успел подняться с кровати, вошла Неттл.
— Ты все еще истекаешь Скиллом, — тихо сказала она. — Половине замка Баккип сегодня ночью будут сниться кошмары. И есть они будут, как голодные собаки. Ох, папа… — в ее глазах заблестели слезы. — Там, в камнях… Я даже не смогла поговорить с тобой после этого… бедные наши люди в Ивовом лесу. Этот налет… И тебя мучает похищение Би. Как тебе было больно, когда я спросила про нее, каким виноватым ты себя чувствовал… Ты ее так любишь! И ты слишком мучаешь себя. Подожди. Я помогу тебе.
Она села на край кровати и взяла меня за руку. Я чувствовал себя ребенком, которого учат владеть ложкой, или стариком, опирающемся на плечо мальчика. Ее Скилл втекал в меня, смешивался с моим, и она поднимала мои стены. Так хорошо было снова стать цельным, будто кто-то крепко застегнул теплую куртку. Но даже после того, как шум потоков Скилла от чужаков вышел из меня, а мои мысли стали только моими, Неттл продолжала держать мою руку. Я медленно повернул голову и посмотрел на нее.
Какое-то время она просто молча смотрела на меня, потом сказала:
— Я ведь тебя никогда и не знала? Все эти годы. То, что ты скрывал от меня, чтобы я не думала плохо о Барриче или матери. Твоя скрытность… ты ведь считал, что не заслужил права вторгаться в мою жизнь… Кто-нибудь знает тебя по-настоящему? Знает, что ты чувствуешь и думаешь?
— Думаю, твоя мать, — ответил я, и попробовал:
Она с облегчением вздохнула.
— Волк, — сказала она. — Волк лучше всех знал твое сердце.
Я был уверен, что не разделял эту мысль с ней. Казалось, после того, как я оказался так беззащитен перед ней, она могла ощутить и спрятанные мысли. Я пытался найти слова для ответа, когда в дверь во второй раз постучали, и вошел Риддл с подносом в руках. За ним, совсем не по-королевски, стоял Дьютифул.
— Я еду принес, — объявил Риддл, хотя от одного запаха у меня голова пошла кругом.
— Пусть сначала поест, — посоветовал Дьютифул, будто я был нашкодившим щенком или маленьким ребенком. — Его голод разделяет весь замок.
И снова я не смог придумать ответ. Мысли были слишком быстрыми и слишком сложными для слов. Их было слишком много, чтобы выговорить, больше, чем кто-либо мог сказать за всю жизнь о самых простейших вещах. Но отчаяться я не успел, — Риддл поставил передо мной поднос. Я знал, что на кухне в любое время дня и ночи можно найти простую и сытную еду. Жирный золотистый бульон с кусками овощей и мяса, хороший серый хлеб с толстой коркой. Риддл щедро намазал два ломтя маслом и положил сверху хорошие куски оранжевого сыра. Кувшин эля на подносе слегка накренился, замочив краешек хлеба. Мне было все равно.