И под дружный смех вошел в палатку.

Политика

Политика

Трясучка хмуро сидел за столом и пил.

Величиной своей и пышностью убранства пиршественный зал герцога Рогонта превосходил все до единой комнаты, где ему случалось пить. Когда Воссула рассказывал о диковинках, которыми полна Стирия, воображению Трясучки примерно что-то в этом роде и представлялось, отнюдь не вонючие доки Талина. Просторней здесь было раза в четыре, чем в большом зале Бетода в Карлеоне. Потолки казались выше раза в три, а то и больше. Стены из блестящего светлого мрамора с черно-синими прожилками покрывала обильная резьба – цветы и ветви, поверх которых стелился живой плющ, и в трепетных тенях трудно было отличить каменную листву от настоящей. В открытые окна, размерами с дворцовые ворота, задувал теплый вечерний ветерок, раскачивая множество подвесных светильников, и все кругом сверкало и искрилось в отсветах их золотых огоньков.

Пристанище красоты и величия, выстроенное богами для великанов.

Обидно было только, что народу, в нем собравшемуся, изрядно не хватало ни того, ни другого – и женщинам в пышных нарядах, замысловато причесанным, увешанным драгоценностями, нарумяненным, чтобы выглядеть моложе, стройней, богаче, чем есть, и пестро разодетым мужчинам в кружевных воротниках, с маленькими золочеными кинжальчиками на поясе. Все они смотрели на Трясучку с легкой брезгливостью на напудренных лицах, словно перед ними был кусок тухлого мяса. Потом, когда он поворачивался к ним левым боком, с тошнотным ужасом. Что вызывало у него на три четверти мрачное удовлетворение и еще на четверть – такой же ужас.

На каждой пирушке найдется какой-нибудь тупой, мерзкий, задиристый ублюдок, который слишком много пьет, то и дело норовит с кем-нибудь сцепиться и никому не дает покоя. Нынче вечером, казалось, эту роль исполнял Трясучка. Не без удовольствия. Он отхаркнул мокроту и сплюнул ее на блестящий пол.

Мужчина за столом по соседству, одетый в желтую куртку с длинными полами сзади, выпятил губы и чуть заметно скривился. Трясучка, царапнув острием ножа полированную столешницу, подался к нему.

– Сказать что хотел, засранец?

Тот побледнел и, не ответив, повернулся к друзьям.

– Трусы дерьмовые, – прорычал Трясучка в свой быстро пустеющий кубок – громко, чтобы слышно было за три стола. – Этакая прорва народу – и ни одного мужчины!

Что, интересно, сделал бы Ищейка, окажись он среди этих хихикающих франтов? Или Рудда Тридуба?.. Трясучка мрачно фыркнул, представив их себе. Но веселье его тут же и увяло. Если смеяться над кем, так над самим собой. Ведь это он тут сидит, а не они, пущенный за стол из жалости, без единого друга рядом. На то похоже, во всяком случае.