– Он самый, на Ханне. Вон она стоит, против него ставит. Но, как по мне, она его не за личико-то полюбила, если ты понимаешь, о чём я.

Флакон приметил невысокий холм к северу от дороги, там росло около двух десятков скрюченных, сгорбленных гульдиндх.

– Это там старое кладбище?

– Вроде да, а что?

Не отвечая, Флакон протолкался через толпу и направился к холму. Сержант Бальзам нашёлся в разрытой грабителями могиле. Он вымазал лицо пеплом, а теперь издавал странный, монотонный стон и танцевал, ходя по крошечному кругу.

– Сержант, капитан собирает всех…

– Заткнись. Я занят.

– На закате, в овечьем загоне…

– Прервёшь далхонское погребальное пенье, и познаешь тысячу тысяч веков проклятий, что навсегда поразят весь твой род. Волосатые старухи выкрадут детей твоих детей и порубят на куски, а затем сварят с овощами и клубнеплодами и добавят несколько бесценных щепоток шафрана…

– Уже всё, сержант. Приказ передал. До свидания.

– …а далхонские колдуны, увешанные гирляндами из живых змей, возлягут с твоей женщиной, и она породит ядовитых червей, увитых курчавыми чёрными волосами…

– Продолжай в том же духе, сержант, и я сделаю твою куколку…

Бальзам одним махом выпрыгнул из могилы и выкатил глаза:

– Злой, злой человек! Оставь меня в покое! Я же тебе ничего не сделал!

Далхонец развернулся и помчался прочь так быстро, что шкура газели хлопала, будто на ветру.

Флакон развернулся и неторопливо пошёл обратно к своему лагерю.

Когда он вернулся, Смычок собирал свой арбалет, а Спрут наблюдал за сержантом с нескрываемым интересом. Рядом с сапёрами стоял ящик морантской взрывчатки – открытый, гранаты лежали в выстеленных мягкой тканью гнёздах, точно черепашьи яйца. Остальные солдаты сидели на некотором расстоянии от них и явно нервничали. Сержант поднял глаза:

– Ну что, Флакон, всех отыскал?

– Да.