Если бы только эта девчонка не останавливалась всё время. Ещё толчок.
– Давай, крошка. Уже чуть-чуть осталось, вот увидишь…
В непроглядной тьме Геслер полз, слушая тяжёлое пыхтение Тюльпана впереди, а позади – сводящее с ума пение Хруста. Здоровяк, босых ног которого то и дело касалась вытянутая рука Геслера, с трудом протискивался в узком тоннеле, и сержант чувствовал лужицы крови, которые оставлял за собой Тюльпан. Натужный хрип, кашель… нет, не кашель…
– Бездна нас побери, Тюльпан, – прошипел Геслер, – что смешного-то?
– Щекочешься, – отозвался дюжий солдат. – Ты. Всё время. Щекочешь. Мне. Пятки.
– Пошевеливайся, кретин проклятый!
Позади продолжала звучать идиотская песенка Хруста:
Геслеру хотелось заорать, как орал кто-то впереди. Заорать во всё горло, только воздуху в лёгкие было не набрать – слишком тесно, слишком душно, прежде прохладный воздух теперь залило зловоние пота, мочи и Худ знает чего ещё. Перед внутренним взором сержанта вновь и вновь вставало немым укором лицо Истина. Геслер и Ураган прошли с этим новобранцем через такие передряги с того дня, как началось это треклятое восстание. Уберегли его, провели, научили, как выживать в этом Худом проклятом мире.
Все солдаты вокруг страдали от ожогов и волдырей. Заходились кашлем от каждого вздоха, попадавшего в опалённые лёгкие.
Вот только бы выбраться отсюда, и Геслер ему шею свернёт. Хруст? Главмаршал? Ох, нижние боги…
Капрал Битум тащил Бальгрида за руки, не обращая внимания на его визг. Как чародей умудрялся оставаться таким толстым на протяжении всего бесконечного похода, можно только гадать. А теперь это, скорее всего, будет стоить ему жизни. С другой стороны, жир-то можно сдавить и протащить, а вот мускулы – нет. И то хорошо.