Все эти враги разума, но не разума как некой силы или бога, не рассудка в холодном, критическом смысле. Разума в его чистейшей броне, когда он шагает среди ненавистников терпимости, ох, нижние боги, я потерялся, заблудился в этом лабиринте. Невозможно сражаться с неразумием, и как скажут эти мёртвые легионы – как они говорят и сейчас – уверенность и есть враг.

– У этих мертвецов, – прошептала Ганат, – нет крови для тебя, Ганос Паран. Они не будут поклоняться. Не станут последователями. Не возмечатают о славе в твоих глазах. С этим они покончили, навсегда покончили. Что видишь ты, Ганос Паран, глядя в провалы, где светились прежде очи? Что ты там видишь?

– Ответы, – ответил он.

– Ответы? – От ярости её голос стал хриплым. – На какие вопросы?

Не отвечая, Паран заставил себя двинуться вперёд, сделал один шаг, затем другой.

Первый ряды стояли на самом краю берега, пена билась у костяных ног, а за этими воинами стояли тысячи тысяч других. Сжимая оружие из дерева, кости, рога, кремня, бронзы и железа. Облачённые в остатки доспехов, обрывки шкур и кожи. Безмолвные, недвижные.

Небо над головой потемнело, опустилось низко, будто буря лишь затаила дыхание… лишь на миг.

Паран взглянул на призрачный строй перед собой. Он толком не знал, что нужно делать, – не был даже уверен в том, что его призыв сработает. А теперь… сколько же их тут. Он откашлялся, затем принялся выкрикивать имена:

– Чубук! Бестолочь! Рантер! Дэторан! Бакланд, Вал, Грунт, Пальчик, Тротц!

Новые и новые имена умерших «мостожогов». В Коралле, под стенами Крепи, в Чернопёсьем и Моттском лесу, на севере Генабариса и на северо-востоке Натилога – имена, которые он когда-то разыскал для адъюнкта Лорн, перекапывая мрачную, кровавую историю «Мостожогов». Он называл также имена дезертиров, хоть и не знал, живы они или и вправду погибли, вернулись ли они после смерти в строй или нет. Имена тех, кто сгинул в Чернопёсьих болотах, тех, кто пропал без вести после взятия Мотта.