Пронзительный хохот алого шакала встрепенул тишину, и перед глазами вспыхнул яркий свет, рассыпав тысячи звенящих осколков. Разрозненные куски с оглушительными щелчками начали соединяться между собой, образуя завершённую картину, пугающую своей простотой и оттого ещё более отвратительную. Сердце глухо заколотилось в горле, выталкивая на поверхность кипящие слезы.

Шакал сорвался на лающий визг, и, вторя ему, разрыдалась и я, чувствуя, как нарастает истерика.

Молодой паломник лежал, грустно глядя в ночное небо. При каждом взгляде на него внутри становилось все тяжелее и тяжелее. Что-то дрожало в низу живота, гудело, как туго натянутая струна. Вдруг страшно захотелось, чтобы он повернул голову, посмотрел на меня, улыбнулся и произнес: "Всё хорошо, господин Мерран. Не беспокойтесь, со мной всё будет хорошо".

Давясь слезами, я попыталась закрыть ему глаза — почему-то показалось, что тем самым можно помочь пареньку — но под ладонью только что-то лопнуло, и из-под опавших век тягуче потянулась мутная жижа.

Я захлебнулась собственным воплем и упала на песок, прямо в собственные ладони, перемазанные мерзкой субстанцией.

— Прости меня, — глухо выкрикнула я. — Простите меня! Я не хотела, я правда не хотела, чтобы всё так получилось, я не знала, что всё к этому приведёт!

У кого я просила прощения? За что?

Белые точки замельтешили перед глазами. Рыдания разорвали горло, и я забилась в истерической агонии, лежа бок о бок с мёртвым Джоланом. Перед глазами всё смешалось. Я уже не понимала, кого оплакиваю: безвременно погибших паломников, стерегущего меня во тьме Междумирья Сокола, Одноглазого Тома или же самоё себя, сеющую вокруг только страдания и погибель.

Оклик Коннара вернул меня к действительности. Наверное, наёмник уже долго пытался докричаться до меня, но его голос не мог пробиться сквозь какофонию моих собственных мыслей.

— Шар'ракх, Кошка, что с тобой?!

Я судорожно обернулась к нему и увидела совсем рядом широкую ладонь. Как и в прошлый раз, северянин явно хотел схватить меня за плечо, чтобы растолкать, но не решился. Не думая ни о чём, я судорожно вцепилась в неё и умоляюще взмолилась:

— Пожалуйста, забери меня отсюда! Куда угодно, как угодно, но только не оставляй здесь! Это не монастырь, это… это… это самый настоящий котёл смерти!

Наёмник замер, а потом, не произнеся ни единого слова, бережно поднял меня на руки. Слёзы душили, и я уткнулась в его широкую грудь, изо всех сил зажимая ладонями глаза и молясь всем известным богам о спасительном забытье.

Боги остались глухи к мольбам.