9

Охотничьи лыжи попались ему – лучше некуда. Такие лыжи, будто специально выбирал длину и ширину, а это всегда зависят от тяжести лыжника и от роста.

Матёрый шёл по следу сохача и радовался – так легко шагать по снегу, местами навалившему метра на полтора: это было видно по той пахоте, которую делал сохатый, попадая в низины.

Тайга – из края в край – звенела снегирями, сойками, синицами и свиристелями, дроздами, поползнями. В голубые щели между заснеженным и плотным древостоем солнце кидало ослепительные стрелы и жёлтые блики. Окованные морозом наконечники ёлок и пихт блестели позолотой. И повсюду – будто углём – вырисовывались тени, тени, тени… И всякий след, оставленный ночью или утром на снегу, был теперь виден, точно дырка на картине: ослепительно-белое полотно было там и тут подпорчено следами куропатки, белки, глухаря; следами зайца и росомахи.

У родника Стахей увидел большую вмятину – лёжку лося. На сломленных сосенках – черно-бурая, испачканная кровью шерсть повисла пучками. Клок выдранной кожи пристыл на льду.

«Напился дурак? Ну, теперь скоро сдохнет!» – заключил Матёрый, умываясь. Мокрое лицо покорежило стужей. Ночная усталость прошла. Хорошо. Плохо только, что после калёной родниковой воды разболелся давней болью коренной проклятый зуб!.. Встретив на пути берёзу, Матёрый срезал ножом кусок чаги, положил грибную мякоть за щеку – уймёт несусветную боль.

Сугробы на краю поляны были окрашены кровью и перепаханы широкой бороздой – лось пытался уйти в чащобы. «Не осилил, дохляк? Сейчас я тебя голыми руками приберу!»

На повороте за высоким плотным пихтачом, на фоне чистого снега, валуном темнела неподвижная горбатая фигура сохача. Минутой раньше лось почуял белую волчицу на пути, развернулся, побрел своим следом и остановился, увидев человека: обложили.

Матёрый неспешно подошёл к нему. Скинул рюкзак и вытащил топор: патронов мало, надо беречь.

Большими грустными глазами подранок наблюдал за человеком, понимая, к чему он готовится, но не имел ни силы, ни желания воспротивиться. Двухметроворослый сохач даже не сдвинулся, лишь голову склонил, точно подставляя под удар.

Облапив топорище, повёрнутое обухом вперёд, Матёрый поцарапал саднящую скулу стальным ребром; хороший холодок почувствовал под ноющим зубом – и широко размахнулся…

Испуганная стайка снегирей, промышлявших ягоду на ближайшей рябине, взлетела и с паническим писком промелькнула через поляну.

Высоко подкинув пробитый лоб, сохатый попятился и рухнул, рогами разгребая снег – до мёрзлой искристой земли. Задёргался в конвульсиях и замер, оставив под коротким хвостом тёплые ореховые катыши… Ворон – вечный спутник крови – уселся на рябину, подминая под себя ветку с гроздьями цвета мяса.